Варя ушла. Не хлопнув дверью — та просто сама захлопнулась за её спиной, будто выдохнула. Ушла не к маме, не к подруге. Она сняла квартиру на окраине — с облезлой кухней и без интернета. Но там была свобода. И тишина. А главное — никто не переставлял её тапки на «удобное место».
Антон не звонил. Ни на следующий день, ни через три. Прислал СМС: «Ты всё усложняешь. Неужели тебе важнее правота, чем семья?»
Варя усмехнулась. «Семья» — это когда ты защищаешь, а не сдаёшь. Так что нет. Это не семья. Это комнатная катастрофа.
Суд длился недолго. Квартира оформлена в общую долевую. Поровну. Половину отступать Вера Павловна не хотела. Но и выкупать Варину часть тоже не могла — пенсия не резиновая, а Антон теперь честно платил алименты, как в законе прописано.
В результате — продали. Через знакомого риелтора. Варя получила свою долю и уехала. А Вера Павловна — осталась с сыном в съёмной двушке на третьем этаже, над шиномонтажом. Там каждое утро начиналось с ударов по колесу и запаха резины. Символично.
Варя устроилась в новую юридическую фирму. Не потому что хотела — потому что надо. Снимала однушку, в холодильнике которой жил одинокий йогурт и честная бутылка вина. Но никто не перестирывал ей вещи. Никто не заходил без стука. Никто не выкидывал её тушь, потому что «мужчинам такое не нравится».
Однажды вечером ей позвонил Антон. Варя сняла трубку на автопилоте.
— Варя, ты дома? Можно я заеду?
— Ты же с мамой живёшь. Уточни, можно ли ей. А я — себе уже не запрещаю.
— Варя, ну хватит. Я ведь любил тебя.
— А я? Я тебя? Знаешь, наверное, да. Но теперь — уже нет. Я себя люблю больше. Впервые за долгое время.
Он молчал. Потом проговорил то, что Варя пронесла в себе полгода:
— Ты ведь специально ушла, чтобы нас разрушить. — Нет, Антон. Я ушла, потому что вы уже разрушили меня.
На следующее утро ей позвонили. Не Антон. Риелтор.
— Варя, вам не интересна одна квартира? Хозяйка срочно продаёт. Адекватная цена, район тихий, первый этаж, без мам.
Она рассмеялась. Потом вдруг… заплакала. Не от горя — от того, что, оказывается, можно смеяться. И плакать — без страха, что кто-то войдёт в комнату и спросит: «Что, опять обиделась? Слишком чувствительная. Это всё от безделья».
В тот день Варя подписала договор. И впервые за долгое время написала в блокноте:
«Дом — это не стены. Это когда тебя уважают. А если не уважают — это не дом, это клетка».
Через год она встретила Игоря. Спокойного, взрослого, с дочкой-школьницей и аллергией на хамство. Когда она спросила:
— А если твоя мама захочет к нам на пару недель?
— Варя, моя мама живёт в Нижнем и прекрасно там справляется. Она меня в школу водила, но замуж за меня не собиралась.
Она рассмеялась. И впервые с кем-то захотела строить не просто быт, а будущее.
Вера Павловна однажды позвонила.
— Варя, ну что ты как чужая? Всё из-за квартиры, да?
— Нет. Из-за того, что вы в ней жили, как в крепости. Где я — вражеский шпион. Спасибо, но мне теперь достаточно просто быть человеком. Без фронтов.
— С Антоном трудно. Он один теперь…
— Я тоже была одна. И ничего, справилась. Может, и он справится. Без мамы.
Варя купила новые бокалы. Из тонкого стекла. Поставила на полку — как символ.
Если когда-то снова кто-то решит, что может управлять её жизнью — пусть сначала попробует не разбить эти бокалы. А потом — понять, что Варя уже не та девочка, которую можно выгнать из собственной квартиры.
Она снова была дома. И дома — была она.
