— А я-то, конечно, здорова. Меня можно и в ванную переселить. Рядом с уткой и тряпкой.
Антон молчал. Варя заметила: он стал молчать чаще, чем говорить. Как будто вернулся в детство, где за него всё решала мама.
В пятницу Варя пришла с работы и обнаружила, что её щипчики для бровей лежат… в аптечке. А вместо привычных прокладок в ящике под раковиной — какие-то странные марлевые повязки и валидол.
— Вера Павловна, а вы не видели мои вещи?
— Я тут немного прибралась. Всё не на месте лежало. Сейчас — как у людей. Кстати, я выкинула твои духи. У меня от них давление.
— Вы… выкинули… мои духи?
— Ну а что с ними делать? Пахли как в маршрутке. А Антон всё равно чихал от них. Да и ты, Варя, не девочка уже, зачем тебе этот ваш, как его… «мускус ночи»?
Варя чувствовала, как у неё дрожит подбородок. Не от обиды. От ярости. И вот тут началось:
— Слушайте, Вера Павловна. У меня к вам разговор. Прямой. Без намёков. Вы у нас не живёте. Вы — гость. Временно. Эта квартира — наша. С Антоном. Понятно?
— Варя, не кипятись. Мы все одна семья. И раз уж ты вышла за моего сына — ты теперь как дочка. А с дочкой, прости, я могу и пожёстче поговорить.
— Нет. Вы не моя мать. И никогда ею не будете. А свою жизнь я как-то без вашей опеки проживу.
— Ах вот ты как… — Вера Павловна смотрела на неё сверху вниз, как на плохую медсестру в дурдоме. — Да если б не я, вы бы до сих пор в той своей халупе с ковром жили! Это я внесла половину денег!
— А вы теперь каждый суп будете считать? Или ложки? Я тоже вложилась, если вы не заметили.
— А кто ипотеку платит? Антон. А кто его вырастил, а? Я! Значит, и квартира, между прочим, моя. Отчасти.
— Отлично. Тогда идите в суд. И доказывайте. А пока что — ключи. На стол.
Вера Павловна громко рассмеялась. Так, будто в этот момент кто-то проиграл ей в шахматы. И королем была Варя.
— Варя, девочка моя. Ты слишком много на себя берёшь. Пока у тебя фамилия моего сына — ты тут никто без моего согласия.
И вот в этом-то всё и дело, подумала Варя. Я действительно — с его фамилией. И каждый день чувствую, как исчезаю.
Антон, конечно, был против «конфликтов». Он предлагал «подождать», «не ссориться» и «переждать». Он, похоже, думал, что если закрыть глаза и не дышать, всё само исчезнет.
— Она уйдёт, Варя. Просто подожди. Ну пожалуйста. Мне между вами двумя тяжело. Я вас обеих люблю.
— А я себя уже не люблю, Антон. Я себе противна, когда молчу, когда терплю, когда стелю ей постель, пока она гадости мне говорит. И ты стоишь рядом, молча. Как шкаф.
Он снова молчал. Только отвернулся.
На следующий день Варя пришла домой и нашла на кухне коробку. В ней были её книги, блузки, фотоальбом. И записка:
«Дорогая Варенька. Я подумала — может, вам лучше уехать на время? Чтобы все остудили головы. Мы с Антоном пока побудем вдвоём. Семья — это святое. А вы, если что, потом возвращайтесь. Если всё образуется».
Всё образуется? Варя reread записку трижды. Потом села. Потом поднялась. Потом позвонила юристу.
— Варя? — голос Веры Павловны из спальни. — Ты уже дома? Ужин разогреть?
Варя взяла телефон, вошла в комнату, подошла к Вере Павловне и положила ей в ладонь официальное уведомление:
— Это претензия о нарушении прав пользования совместной собственностью. Завтра — подача иска. Раздел квартиры. Половину выкуплю. Вторую — продадим.
— Ты с ума сошла? Это угроза?
— Нет. Это конец. Конец вашего шоу. Я ухожу, Вера Павловна. И вас с собой не беру.
Квартира опустела. Точнее, в ней осталась только Вера Павловна и запах её лосьона «Белая сирень», который ел мозг хуже любого компромата.
