— Ну ты и… — Люда побагровела. — И кто тебя так научил? Кто тебя сделал такой, а? Это всё ваши курсы по саморазвитию и психологам? Где теперь совесть? Где ответственность? Где душа?
— У меня всё на месте, — Вика по-прежнему держалась, но внутри начинался пожар. — Просто я устала, что каждый, кто считает себя роднёй, автоматически считает себя и совладельцем моей жизни.
— Да мы же не навсегда! Ну что, тебе жалко? Ты думаешь, мы тут прописались бы, а потом отсудили долю?
— Ага, — спокойно отозвалась Вика. — Именно этого я и боюсь. Потому что такие истории я уже слышала. А вы, извини, не самая предсказуемая компания.
— Ах вот как! — Люда резко встала. — Значит, ты теперь такая — вся на себя, вся правильная. Вся с ипотекой, вся с борщом по расписанию! А мы — черт знает кто, да?
— Вы — мои родственники. Которых я уважаю. Но которым я отказываю. Это нормально — слышать «нет». Попробуй, Люда. Скажи мне «нет». Прямо сейчас.
— Нет, — прошипела тётка. — Нет, я не скажу тебе «нет». Потому что ты — не ребёнок. Ты — злющая, эгоистичная женщина, которой важнее стены, чем люди.
— А ты — женщина, которая привыкла жить за чужой счёт. И манипулировать. Только у меня — не получится. Я больше не боюсь быть плохой. Даже для родни.
— Вика… — вдруг тихо сказал Толик. Все повернулись. Он стоял, растерянный, но собранный. — Прости. Я реально не хотел вот этого. Я знал, что Люда будет давить. Я… я просто не знал, куда податься. Но она не имеет права тебя вот так.
— Ты что, на её сторону встал? — Люда повернулась к племяннику. — Ах ты… А я тебе родную кровать отдала! Я тебе всё!
— Вот и остановись на этом, — Толик говорил тихо, но с каждым словом тверже. — Ты всё уже отдала. Вике — нечего больше отдавать. Ни вины, ни упрёков.
Молчание было странным. Тяжёлым. Даже Валера отлип от стены.
— Пошли, Люд, — наконец сказал он. — Ну её. Хватит. Мы и так всё сказали.
Люда посмотрела на него, как будто он только что перешёл на сторону фашистов. Потом снова на Вику. В глазах — всё: злость, растерянность, унижение.
— Запомни, — выдохнула она. — Родня — это не выбор. Это кровь.
— Знаешь, Люд, — Вика чуть улыбнулась. — А я вот однажды сдавала анализы. И мне тогда сказали: кровь — не всегда показатель здоровья.
Толик задержался у двери.
— Извини, Вика, — тихо сказал он. — Мне реально стыдно. И спасибо… что не вышвырнула сразу.
— Ты вёл себя честно. Это уже много, — ответила она. — Найдёшь что-нибудь — напиши. Я могу хотя бы с резюме помочь.
Он кивнул и ушёл, зажав в руке тот самый пакет с вещами.
А Вика осталась в тишине. Сидела на полу у двери, босыми ногами касаясь холодных плиток.
И вдруг поняла: она не дрожит. Не плачет. Не извиняется.
И это тоже — новая форма свободы. Громкая. Жесткая. Но своя.
Прошла неделя. На удивление тихая. Без звонков, визитов и испепеляющих сообщений от Люды с обвинениями в предательстве семейных устоев и человеческих ценностей. Вика даже несколько раз по-настоящему улыбнулась — не дежурно, не вежливо, а так, как улыбаются люди, у которых на душе спокойно.
Борщ остался в кастрюле на целых три дня, никто не тянулся к нему ложкой, стоя у плиты в тапках «на минутку, перекусить». Вика в первый раз за долгое время смотрела сериал без паузы и мыслей «ой, щас опять кто-то придёт». Она снова почувствовала, что дом — это не просто квадратные метры, а пространство без страха.
Толик пару раз писал: коротко, по-деловому. Нашёл место на складе, живёт у какого-то старого знакомого по общаге. Сказал, что подумывает попробовать сменить сферу — «хоть на курсы запишусь». Ни упрёков, ни намёков. Почти приятно.
Но Вика знала — это затишье временное. Потому что семейные войны — как насморк: если вовремя не лечить, перерастает в хронический гайморит.
Вечером пятницы, когда она уже планировала включить фильм и открыть вино, на телефон пришло уведомление: «Вам отправлено письмо заказным отправлением. Получатель — Людмила Ивановна С. (отправка: ГБУ ‘Жилищник’).
— Ну всё, приплыли, — вслух сказала Вика, ставя бокал обратно в шкаф. — Людка пошла в бюрократию. Начало положено.
