— Не понимаю, как ты с ней живёшь. Я бы уже или задушила, или уехала. — Ну, я пока только упаковала вилки. Осталось совсем чуть-чуть до счастья.
Утро в квартире на третьем этаже начиналось не с кофе. Оно начиналось с шагов. С тяжёлых, обидных шагов в шерстяных тапках сорок пятого размера. Шаги были Анны Степановны. А дальше — как по расписанию: стук дверцы шкафчика, звон кастрюль, глухое бормотание и крик.
— Вера! Опять сковородку не домыла! Ты мне что, мачеха злая, что я за тобой мыть должна?! — гремела свекровь, входя в комнату, будто врываясь с обыском.
Вера вздохнула и посмотрела на мужа.
— Петь, скажи хоть слово. Я что, кухарка тут по совместительству?
Пётр, даже не отрываясь от телефона, пробормотал:
— Мам, ну не начинай с утра…
— А ты, Петя, не мамкай мне тут. Ты посмотри, как она живёт. Устроилась, понимаешь, в доме моей молодости! И нос ещё воротит!
Дом, между прочим, был действительно её. Точнее, теперь уже не совсем. После смерти отца Петра, квартира перешла в долевую собственность — по завещанию, двадцать пять процентов достались Вере. Чисто по доброте душевной и потому что, как говорил старик, «с Веры хоть толк, в отличие от»…
Анна Степановна до сих пор этот момент вспоминала как личное оскорбление.
— Тебе кто сказал, что ты тут хозяйка? Это мой дом! Я здесь три ковида прожила! — продолжала она, подбоченившись.
— Анна Степановна, ну хватит. Мы уже это обсуждали. Я собственник. Пускай и частичный, — тихо, но твёрдо ответила Вера.
— Частичный, говоришь? Так ты частично и жри, и дыши, раз уж ты тут только на четверть живёшь!
— Мам, да ну тебя… — Пётр, всё-таки подняв глаза, вяло вмешался. — Может, ты перестанешь ссориться с Верой? Я только проснулся.
— Проснулся он. А кто в доме порядок держит, интересно? Кто пенсию сберегает, кто кран перекрыл, когда вы забыли? Кому это всё надо? Мне. Мне, а не твоей жёнушке с маникюром!
Вера повернулась и пошла в кухню. Села за стол. Посмотрела на своё кофе, остывшее и одинокое, как она сама. Тридцать лет, бухгалтер, ответственная, скучная. Не курит, не врёт, готовит так себе, но хоть честно. А живёт — как в коммуналке с домоуправом и избалованным сыном.
И всё бы она терпела. Но с тех пор, как ей досталось наследство — две комнаты в хрущёвке от её родной тёти Валентины — Анна Степановна начала вести себя, как налоговая в период отчётности. Претензий стало больше, голос — громче, и даже двери хлопали по-другому: с угрозой.
— Ты, я слышала, квартиру от тёти оформила? — в один вечер заявила свекровь, влетая в комнату как прокурор на допрос.
— Да. Оформила. Месяц назад. Всё законно, нотариус, всё как надо.
— А почему мне не сказала?
— Потому что это не ваше дело.
— Как это не моё?! Ты живёшь в моём доме, спишь в моей постели, пьёшь из моих кружек! А теперь ещё и с квартирой ходишь, как курица с золотым яйцом! Что ты, решила — разбогатела?!
Вера медленно поднялась.
— Вы правда считаете, что я должна вам отдать то, что мне досталось от моей семьи?
— Я считаю, что ты должна думать, где живёшь! И кто тебя приютил!
— Вы меня не приютили. Я вышла замуж. А не поселилась у вас, как квартирантка! — голос дрогнул. — И хватит. Хватит кричать на меня, унижать меня, влезать в мои дела. Я не девочка с рюкзачком. Мне тридцать. Я женщина. И я не буду перед вами отчитываться за каждый сантиметр!
Анна Степановна прищурилась.
— А ну-ка ещё раз повтори. Это ты мне вот тут, в МОЕЙ квартире, диктуешь?
— Да. Повторю. Я ухожу. Я больше не могу жить в этом доме.
