Пётр влетел из кухни, с вилкой в руке:
— Ты что, с ума сошла?! Куда уходишь?
— В свою квартиру. Которую мне оставили, между прочим, не за просто так. Потому что я людям была дорога. А не как здесь — на птичьих правах и с перманентным унижением.
Анна Степановна села, как-то даже осела. Впервые за долгое время — молча. Только пробормотала:
— Ах вот ты как… А я тебе постель стирала, котлеты жарила… Вот оно как…
— Не нужно драм, Анна Степановна. Вы не мать Тереза. Вы человек, который не умеет любить, если не имеет контроля.
Пётр попытался вмешаться:
— Вер, подожди. Мам, ну ты чё…
— А ты, Петя, останься с мамой. Вам вдвоём будет удобно — вы же одинаково боитесь ответственности.
И Вера пошла собирать вещи. Без истерик. Молча. Положила в чемодан бельё, зубную щётку, два платья и папку с документами. Остановилась на минуту, посмотрела на комнату.
— До свидания, — сказала она тихо. — Я не прошу прощения, потому что мне не за что.
— Уйдёшь — не возвращайся! — закричала Анна Степановна, воспрянув духом.
— Обещаю, — ответила Вера, закрывая за собой дверь.
Лифт шёл медленно. Словно давал ей время подумать, вернуть всё назад. Но назад не хотелось. Хотелось вперёд. Хотелось дышать полной грудью, даже если с ипотекой, тараканами и без мужа, который не умеет выбирать между женой и мамой.
А через день она уже распаковывала коробки в своей новой квартире, слушая, как по радио кто-то поёт старую, но такую верную строку:
«Лучше быть одной, чем в компании драмы.»
Новая квартира Веры встретила её тишиной. Такой, что в ней было слышно, как стекает капля воды по кафелю в ванной. Ни воплей, ни кастрюль, ни «Вера! Ты опять не так разложила полотенца!». Ничего. Только звуки её собственного дыхания и редкий лай соседской собаки за стеной.
В первый вечер она сидела на старом, ещё не разложенном диване, укрытая пледом, с чашкой чая и растерянным лицом.
— Ну что, Вера, поздравляю… — пробормотала она себе под нос. — Ты свободна. Как муха зимой. Живая, но непонятно, зачем.
Квартира тёти Валентины была старенькой. Ковры на стенах, люстра с пыльными подвесками, сервант, в котором стояли три фужера и один перевёрнутый бокал. Откуда в каждом доме один перевёрнутый бокал — вопрос философский.
«Значит, так живут взрослые одинокие женщины…», — подумала Вера и горько усмехнулась.
На третий день пришёл сантехник. Посмотрел на стояк, на Веру и выдал:
— Ну, тут, конечно, и трубы, и судьба под замену.
Она рассмеялась. Первый раз за неделю.
— Вы сантехник или экстрасенс?
— Да после сорока всё одно и то же, — пожал плечами он, уходя.
Потом пришёл участковый. Обычная регистрационная проверка. Убедился, что не бомжи. Убедился, что одна. Посмотрел на неё с жалостью, но молча.
Потом — вечер. Потом — опять одиночество. Которое, кстати, оказалось делом не таким уж лёгким. Оно сидело рядом, пилило мозг вопросами: «А правильно ли ты сделала? А что теперь? А не скучаешь?»
И вот, как на заказ, спустя неделю, зазвонил телефон. Имя на экране выжгло глаза: «Петя».
Вера выдохнула и нажала «отклонить». Через три минуты — снова. Через пять — сообщение: «Прости. Можно поговорить?»
Она думала. Долго. Но всё же позвонила сама. Любопытство — гадкая штука.
— Ну, здравствуй, — сказала сухо.
— Вера… Я не знаю, как так всё вышло… Я не хотел…
— У тебя всегда так. Ты никогда ничего не хотел. Оно само. Даже родиться — и то, наверное, без энтузиазма.
— А зачем ты звонишь?
Пауза. Он тяжело вздохнул.
— Новость. Давай подробнее.
