— Я понимаю, зачем вы меня сюда привели, — заявила вдруг Нина Петровна. — Думаете, я сошла с ума. Так вот — не дождётесь. Я просто устала.
— Устала? — переспросила Ася.
— От тишины, — серьёзно кивнула она. — В Павловске никто не звонит, никто не приходит. Даже телевизор начинает разговаривать как соседка Люся — одно и то же каждый день. Я решила, что если не приду к вам, то сойду с ума.
— Мама, — начал Вася, — ты вчера говорила, что живёшь на Фонтанке. Ты вообще туда ни разу в жизни не ездила.
— Я что — навигатор? Всё перепуталось. Годы, улицы, люди. Всё. Только пирожки мои никто не перепутал, все съели! — победоносно заявила она.
Асю пробрало. Эта смесь здравого смысла и провалов в сознании была страшнее диагнозов. Умный человек, воспитанная женщина — и вдруг вот так, между строк, между годами, уходит из реальности. Плавно, по-шекспировски. «Я — Ниночка, а ты кто?»
Они вошли в кабинет. Врач — женщина лет шестидесяти с лицом человека, которому уже никто не интересен, но она делает вид. Вежливость в ней была как гипс — держит форму, но не живёт.
— Сколько вам лет, Нина Петровна?
— Хорошо, — сказала врач. — А кто у вас президент?
— У нас? — Нина Петровна прищурилась. — А вы сейчас с какой целью спрашиваете? Паспорт, может, ещё показать?
— А вот это не скажу. У меня режим. Да и прописка ничего не значит, сейчас же все кочевники, — фыркнула она.
Доктор смотрела на неё как на сложный кроссворд, где одно слово — явно не по горизонтали.
— Мы назначим МРТ и когнитивные тесты, — сказала она наконец. — Есть подозрения на начальную деменцию, но рано делать выводы.
Ася не знала, радоваться или бояться. Слово «начальная» казалось одновременно и приговором, и шансом. Как будто если бежать сейчас, ещё можно что-то остановить.
На обратной дороге Нина Петровна спала на заднем сиденье. Руки сложены, лицо спокойное. Как будто всё — ложь: и возраст, и диагноз, и растерянность. Но Ася знала — назад дороги нет.
— Спасибо, что поехала, — тихо сказал Вася. — Мне не с кем это обсуждать.
— Ты — бывшая. Ты не должна здесь быть.
— Я и не должна. Но я есть.
Они молчали. Мимо проносились дома, улицы, люди. Мир жил своей жизнью. И только они ехали — в своём временном пузыре, где Нина Петровна вспоминала пирожки, забывала имена, а двое взрослых людей никак не могли признать, что им не всё равно.
Вечером Ася снова оказалась у них. Она принесла ужин, расставила тарелки, заварила чай.
— А знаешь, — вдруг сказала Нина Петровна, — я вспомнила, как вы с Васей поругались в тот раз. Из-за обоев. Такой был скандал, будто речь о судьбе Вселенной.
— Это давно было, — пробормотал Вася.
— А потом ты, Ася, позвонила мне и спросила: а нельзя ли поменять мужа, как обои? Я тогда смеялась. А теперь думаю: может, можно?
Они молчали. Потом Нина Петровна встала, медленно подошла к вазе с цветами и поправила их, как будто в этом был смысл — в порядке лепестков, в точке баланса.
— Я вам вот что скажу, — не оборачиваясь, произнесла она. — Если я начну забывать, вы не дайте мне умереть до того, как я пойму, зачем вы всё это разрушили. Это же был хороший брак.
— Не всегда, — хрипло ответила Ася.
— А у кого всегда? — усмехнулась Нина Петровна. — Если ты всё время счастлива — это не любовь, это наркотики.
Она вышла из комнаты, оставив их вдвоём.
Вася подошёл к окну. Курить он бросил давно, но в этот момент выглядел как человек, которому остро не хватает сигареты и двадцати лет назад.
— Мы не справились, — сказал он.
— А может, не захотели?
— Я бы сейчас захотела, — вдруг произнесла Ася, и сама испугалась своих слов.
Он не повернулся. Просто стоял у окна. В старой футболке, в чужом доме, в своей памяти.
Они не обнялись. Не поцеловались. Не начали снова. Но что-то в этот вечер начало таять. Как лёд на реке — с тихим треском, медленно, неумолимо.
