Нина Петровна тем временем методично сортировала пирожки по температуре. Говорила что-то о погоде, вспоминала соседку Люсю с четвёртого этажа, которой «всё не так» — ни фасад, ни фасоль. То и дело она называла Асю разными именами: то Ниночкой, то Верочкой. Один раз даже Клавдией. Это, кстати, имя её собственной матери. Или подруги. Или собаки. С этого момента Ася поняла: перед ней не свекровь. Перед ней — человек, чья память превратилась в мешанину, где годы, лица и события перемешались, как изюм в куличе.
Через двадцать минут в дверь позвонили. Вася стоял на пороге. Постаревший, измученный, но всё ещё с тем взглядом — наивно-сердитым, как у подростка, которого забыли забрать из школы.
— Где она? — хрипло спросил он.
— На кухне. Печёт пирожки. Говорит, вы с ней вчера чай пили.
Вася прошёл внутрь, и Ася впервые за долгое время ощутила странное чувство: будто он — не её бывший, не раздражающий бывший муж, а родной. Тот, кто поймёт, если ты скажешь: «У неё что-то с головой».
— Мам, — позвал он из дверей кухни. — Мам, ты что тут делаешь?
— Васенька! — радостно воскликнула она, как будто он пришёл с улицы, а не прибыл из реальности.
— Мам, ты не у себя. Это квартира Аси. Помнишь?
Нина Петровна посмотрела на него, потом на Асю, потом снова на него.
— Ася? — переспросила она. — Бывшая жена? Разве вы развелись?
— Год назад, мама, — тихо ответил Вася.
Она обмякла. Лицо побледнело, руки задрожали. Годы свалились на неё в один миг.
— Нет, — прошептала она. — Не может быть. Вы же такие были… вместе. Я ведь сервиз подарила, с синими цветами…
— Сервиз был пять лет назад, мама, — мягко напомнил Вася.
Ася сидела молча. Не знала — плакать, смеяться или звонить в «Скорую». Но, кажется, у них на всех теперь был другой диагноз: жизнь, которую невозможно отмотать назад. Только пережить. Или переделать. Если хватит сил.
С утра Ася не понимала, зачем варит кофе. Она его даже не пила в последнее время — с желудком были какие-то сложности, стресс, гастрит, или просто нервная тоска. Но сегодня рука сама нажала кнопку кофеварки, и вот уже кухня наполнялась запахом, от которого у неё сжалось всё внутри: будто варится не кофе, а очередной день, который надо как-то прожить.
Вчерашнее возвращение Нины Петровны в её жизнь ощущалось не как эпизод, а как вторжение. Ася не знала, что было более тревожным — то, что бывшая свекровь перепутала даты, имена, и даже собственное местожительство, или то, с какой лёгкостью она снова оказалась в её доме, за её столом, будто не было этого года боли, молчания, развода, одиночества.
Кофе остывал. Телефон вибрировал. Вася.
— Привет, — голос был хриплый, измученный. — Я записал маму к невропатологу. Сегодня в четыре. Ты… не хочешь поехать с нами?
— Потому что ты не растерялась вчера. Потому что она… спрашивает о тебе. Утром проснулась и спросила, где ты.
— И потому что я сам не знаю, что делать, — добавил Вася, уже совсем тихо.
Эта фраза окончательно добила её. Он всегда знал, что делать. Вася был из тех, кто не теряется: в больницах, аэропортах, даже на семейных ужинах, когда все ссорятся, он мог спокойно резать салат и говорить «а давайте без крика». А теперь он просит помощи.
Поликлиника встретила их запахом лекарств и старости. Скамейки с облезлой краской, шапки в руках, которые никто не надевает, и взгляды, полные ожидания. Там не было пациентов — были лица, в которых можно было прочитать весь список диагнозов с «Я» по «М».
Нина Петровна сидела в углу, сложив руки на сумке, как на ручках гроба. И только взгляд был живой, острый, наблюдающий.
— Ася! — она вспыхнула, будто юная. — Я знала, что ты придёшь. Я же чувствую.
Ася села рядом. Пахло лавандой и чем-то кислым — наверное, валерьянкой.
— Замечательно! Только кто-то в зеркале на меня смотрит старая и сердитая. Не я. Наверное, бабка какая-то прижилась, — она хмыкнула. — Я не пускала.
Вася засмеялся — впервые за последние дни. Ася посмотрела на него: худой, чуть небритый, с усталостью в плечах. Раньше он носил эти плечи как броню. Сейчас — как бремя.
