В ту ночь она приняла окончательное решение.
Она нашла идеальный вариант: небольшую студию в старом фонде, требующую ремонта. Район был далёк от их нынешнего «благополучного» адреса, но Олеся чувствовала — там она сможет начать новую жизнь.
Через 3 недели договор был подписан. Тайна. Без лишних слов.
Когда агент протягивал ей ключи, Олеся смотрела на них как на символ свободы. Тяжёлые, холодные, с запахом железа. Её сердце билось часто и глухо — как у беглянки.
Дома всё шло своим чередом. Свекровь продолжала захватывать пространство:
— Приносила новые скатерти.
— Сама покупала кастрюли («старые выбросила, не благодари»).
— Оставляла свои тапочки у входа.
А Олеся улыбалась, смеялась в нужных местах — и параллельно перевозила в свою маленькую студию книги, одежду, документы. Пачками. Сумка за сумкой.
Всё, что связывало её с этой квартирой, постепенно исчезало. Она готовила побег так, чтобы не оставить после себя ничего, за что могли бы уцепиться.
Последней каплей стал новый разговор. Они сидели вечером на диване: Артём — в телефоне, Олеся — рядом, с пустым взглядом. И вдруг он обронил:
— Слушай, мама предложила через пару лет ребёнка родить. Говорит, нам пора.
Олеся повернула голову:
Артём, не почувствовав подвоха, кивнул:
— Ну да, она поможет с воспитанием. Мама у нас умная.
Олеся молчала. Внутри всё замерло. Ребёнка — под диктовку. В пространстве, которое даже не принадлежит ей.
Окончательное решение созрело так естественно, как всходят семена в тёплой земле.
Этой же ночью, дождавшись, пока Артём уснёт, Олеся заполнила последние коробки. И утром, когда он вышел из спальни, она уже стояла у порога: пальто накинуто, сумки у ног.
— Ты куда? — спросил он, зевая.
— Домой, — спокойно ответила она.
— Но ты же дома, — рассмеялся он.
Олеся посмотрела на него долгим, тяжёлым взглядом:
— Нет, Артём. Я здесь была в гостях.
Она ушла. Не хлопнула дверью, не бросила обидных слов. Просто ушла — словно вынула себя из их жизни без разрешения, без объяснений.
И впервые за многие месяцы почувствовала, как вокруг неё разливается лёгкость.
Но сказка о свободе закончилась быстро. Через неделю Людмила Борисовна нашла её.
Олеся возвращалась домой с покупками, когда увидела у подъезда чёткую, ухоженную фигуру свекрови.
— Ты думаешь, всё так просто? — шипела та. — Думаешь, можно бросить семью?
Олеся молча прошла мимо. Людмила Борисовна пошла следом:
— Ты обидела Артёма. Он страдает. Он не знает, что делать без тебя.
Олеся остановилась, повернулась:
— Может, спросите у него, чего он сам хочет? Или опять решите за него.
В глазах свекрови сверкнула ярость — но Олеся больше не боялась. Она знала: эта женщина умеет побеждать только тех, кто поддаётся страху.
Следующие дни были похожи на игру в догонялки. Людмила Борисовна звонила, писала, приходила. Артём появлялся раз в неделю, мялся, стоял на пороге, говорил:
Олеся слушала и кивала — и ни разу не пустила его внутрь.
Она уже выбрала свою сторону.
Лето медленно обволакивало город жарой, липким ветром и глухой тяжестью в воздухе. Олеся жила в своей маленькой студии, зарабатывала на жизнь переводами, наводила порядок в собственном хаосе — и впервые за долгое время дышала так, как хотела сама.
Но борьба ещё не закончилась.
Однажды утром в дверь позвонили. За порогом стоял курьер с букетом роз и запечатанным конвертом. Внутри — письмо от Артёма:
«Прости, я запутался. Я хочу всё вернуть. Мама обещала больше не вмешиваться. Дай нам шанс».
Олеся положила письмо на стол, не открывая. Смотрела на него как на чужой документ.
Было уже поздно. Они оба слишком долго притворялись, что всё в порядке.
Прошло 2 дня. Потом Артём сам приехал. Он выглядел другим — каким-то постаревшим, потерянным. Стоял на лестничной клетке, теребя ремень сумки:
Олеся впустила его. Внутри всё дрожало — не от любви, не от злости, а от острого осознания: она переросла это.
Они сидели на стареньком диване. Вокруг пахло свежей краской и надеждой. Артём говорил:
— Я понял. Я слишком зависел от неё. Я был дураком. Я хочу исправить всё. Давай попробуем ещё раз.
Олеся слушала его — и в груди у неё поднималась волна странной жалости. Но не любви.
Он действительно хотел всё исправить. Только не понимал: исправить невозможно. Он всё ещё думал в категориях «мы», а она давно думала в категориях «я».
— Мама готова продать квартиру и купить нам другую — подальше. Только бы мы снова были вместе.
«Мама готова». Не «я готов». Не «я решил». Основа — мама.
Всё по кругу. Всё то же самое, только в другой обёртке.
И тогда Олеся поняла: даже если Артём искренне хочет изменений, он не умеет жить без её дирижёрской палочки. Он не может быть свободным.
А она больше не желала быть частью их сцены.
— Прости, Артём. Я не могу вернуться в это.
