Ты ведь не против, если мама иногда будет заглядывать? Олеся тогда засмеялась, не придав значение словам мужа. А зря. Она ещё не знала, что «заглядывать» обернётся ежедневным присутствием, бесконечными советами и невидимой, но удушающей хваткой, от которой невозможно было увернуться.
Они с Артёмом были вместе уже 3 года, когда решились на свой первый настоящий шаг. Купить квартиру. Своя крыша над головой должна была стать началом их независимой взрослой жизни. Олеся чувствовала: это их шанс отстроить свою реальность без бесконечных визитов Людмилы Борисовны, матери Артёма, чьи звонки и советы сливались в сплошной фон за её спиной.
Поиски квартиры шли долго, а Олеся с головой ушла в планировки, ипотечные ставки, районы. Она скрупулёзно выбирала варианты, обсуждала с Артёмом, строила в голове уютный — только их двоих — мир. Мир без контроля.
И вот наконец они нашли то, что понравилось обоим. Светлая трёшка в новом жилом комплексе на окраине города. Близко к работе, тихо, зелёно. Они внесли задаток и, окрылённые, стали планировать переезд. Всё казалось идеальным — до того самого звонка.
Олеся запомнила тот вечер до мельчайших деталей. Мокрые волосы после душа, чашка чая в руках. Артём на кухне что-то пишет в ноутбуке. Звонит телефон. Людмила Борисовна.
— Артёмушка, я тут подумала… — Голос был ласковым, будто масляным. — Всё равно я тебе помогаю с деньгами. Так что я тоже хочу быть рядом. А я уже дала задаток. Представляешь, квартира в этом же доме, только подъездом ближе к вам. Всё так удобно.
У Олеси в голове будто что-то хрустнуло. Она даже не сразу поняла смысл сказанного. Как? Без обсуждений, без вопросов.
Когда она пересказала Артёму содержание звонка, он только пожал плечами:
— Ну, мама хочет помочь. Чего ты завелась?
Это было начало конца. Только Олеся этого ещё не знала.
Переезд сопровождался непрекращающимся чувством тревоги. Олеся старалась отогнать дурные мысли: «Но что плохого, если свекровь живёт рядом? Главное — как они выстроят границы. Главное — взаимное уважение».
Но уже через неделю стало понятно: у Людмилы Борисовны на «границы» были свои взгляды. Она приходила без предупреждения — иногда с пирожками, иногда с пакетом тряпья («на дачу пригодится»), иногда просто так — «проверить, как устроились».
— Цвет штор — слишком мрачно.
— Способ расстановки мебели? У вас проход загромождён.
— Ужины? Надо мясо варить, а не эту ерунду.
Артём только улыбался:
— Да ладно тебе, мама со всеми такая.
Олеся сжимала зубы. Она терпела. Она повторяла себе, что это мелочи, что семья — это компромисс, что надо быть мудрее. Но каждый её шаг словно погружался в вязкую, липкую патоку чужой воли.
Однажды, вернувшись с работы пораньше, Олеся застала свекровь в их спальне. Людмила Борисовна уверенно рылась в её ящиках.
— О, Алесенька, я только посмотреть — порядок ли у вас тут. У молодой хозяйки всегда беспорядок бывает.
Олеся стояла в дверях, чувствуя, как по позвоночнику скользит ледяной ток. Она хотела закричать, выгнать её прочь, но вместо этого выдавила:
— В следующий раз, пожалуйста, предупреждайте.
— Конечно, конечно, — обиженно надула губы свекровь. — Такая неблагодарная.
И тут же, как на заказ, раздались шаги Артёма. Он вернулся с работы. И Людмила Борисовна, будто актриса на сцене, всклипнула:
— Я ведь только помочь хотела!
Артём нахмурился, бросил на Олесю осуждающий взгляд:
— Ты могла бы быть помягче.
И тогда Олеся поняла: в их доме она — гостья, а хозяйка здесь — его мать.
С каждым днём ей становилось тяжелее дышать. Она перестала чувствовать дом своим. Всё вокруг напоминало о присутствии третьего человека:
— Шторы, купленные без её согласия («Мама подарила»).
— Ковёр в гостиной («Он старый, зато с историей»).
— Даже кастрюля на кухне («Мама говорит, в этих лучше суп получается»).
В какой-то момент Олеся осознала: их жизнь была тихо перекроена под комфорт одного человека. Не её, ни Артёма, а Людмилы Борисовны.
И всё чаще по вечерам, лёжа в темноте, она ловила себя на мысли: «А для чего я вообще здесь? Кому нужна в этой жизни на вторых ролях? И почему терплю?»
Внутри неё росло нечто тёмное и острое, как заноза, вонзившееся под кожу. Терпение трещало по швам, но она всё ещё держалась. Она верила, что сможет отстоять своё место, — и боялась признаться себе, что это место, возможно, ей никогда и не предназначалось.
С каждым днём натянутая вежливость Олеси превращалась в тонкий, рвущийся лёд, но окружающие делали вид, будто ничего не происходит.
— Ты просто переутомилась, — говорила её собственная мать по телефону.
— У всех бывают трудности в начале, — сочувственно кивали подруги.
Артём вообще не замечал ничего. Или делал вид, что не замечает. Он привык жить между двумя женщинами, и ему было удобно.
