Вопрос ударил под дых. Я никогда не позволяла себе об этом думать. Это было запретной территорией, ящиком Пандоры, который я боялась открывать. Семья была моим осознанным выбором. Святым выбором.
«Я люблю Колю. И детей», – тихо ответила я, скорее самой себе, чем ей.
«Любить — не значит растворяться, – отрезала Таня. – Ты не растворилась. Ты просто… засохла, как цветок в гербарии. А теперь тебя полили. И ты, чёрт возьми, снова зацвела! Так что не смей сдаваться. Слышишь? Ни из-за Коли, ни из-за детей, ни из-за сгоревшей духовки. Борись за свои тортики. Это не тортики, Лен. Это ты сама».
Она обняла меня, крепко, по-дружески. И я стояла, вдыхая запах её дорогих духов и речного ветра, и чувствовала, как внутри меня что-то выпрямляется, становится на место. Как будто все эти годы я ходила ссутулившись, и только сейчас расправила плечи.
Разговор с Татьяной придал мне сил, но дома атмосфера сгущалась. Николай перешёл к тактике пассивной агрессии. Он начал «помогать» мне на кухне, но его помощь была сродни диверсии. Он переставлял мои идеально выверенные банки с мукой и сахаром, «чтобы было удобнее». Он мыл мой любимый миксер в посудомойке, хотя я сто раз просила этого не делать, и пластик пожелтел. Вершиной всего стал его подарок на нашу годовщину знакомства.
Я пришла домой поздно вечером, уставшая после выполнения срочного заказа на день рождения. Николай встретил меня в прихожей с загадочной улыбкой. На журнальном столике в гостиной лежал глянцевый журнал. «Вязание — ваше хобби».
«Смотри, что я тебе купил, – сказал он, протягивая мне журнал. – Помнишь, ты когда-то так хорошо вязала? Свитера, шапочки… Это же так успокаивает. Отдохнёшь от своей кухни. Я тебе и пряжи купил, вот, смотри, какой цвет красивый, меланж».
Он с гордостью вытащил из пакета несколько мотков серо-голубой пряжи. Я смотрела на этот журнал, на эти безмятежные мотки шерсти и чувствовала, как во мне закипает глухая ярость. Он не просто не понимал. Он обесценивал. Он пытался вернуть меня в тот уютный, понятный ему мир, где я вяжу носки у камина, пока он читает газету. Он предлагал мне сдаться, красиво упаковав капитуляцию в подарочную обёртку.
«Спасибо, Коля», – мой голос был ровным, почти безжизненным. Я взяла журнал. Он был гладким и холодным. Я открыла его наугад. Умиротворенная женщина в очках улыбалась со страницы, демонстрируя ажурный шарф. Я представила себя на её месте и содрогнулась.
«Коля, ты серьёзно думаешь, что мне это сейчас нужно?»
«А что тебе нужно? – он начал заводиться. – Бегать по ночам, пахнуть ванилью и падать от усталости? Гробить здоровье ради копеек, которые тебе кидает эта девчонка? Лена, опомнись! Твои тортики никому не нужны, кроме нас! Семье они нужны! А весь этот город прекрасно обойдётся без них!»
«Кроме нас». Эта фраза прозвучала как приговор. Как будто он очертил вокруг меня меловой круг, за который мне не было позволено выходить.
«Возможно, город и обойдётся, – сказала я, глядя ему прямо в глаза. Мой голос обрёл сталь, которую я сама от себя не ожидала. – А я – нет. Я без них больше не обойдусь. Понимаешь? Это не тортики, Коля. Это моя жизнь. И она не помещается больше на твоей кухне и в твоём представлении обо мне».
Я положила журнал и пряжу на стол. Аккуратно, но твёрдо.
«Мне жаль, что ты этого не видишь. Мне очень жаль».
Я развернулась и пошла в свою спальню, впервые за тридцать лет закрыв за собой дверь. Не хлопнув, а именно закрыв, отсекая его от своего мира. Я села на кровать в темноте и заплакала. Это были слёзы не от обиды. Это были слёзы от осознания того, что мост между нами рухнул. И чтобы построить новый, нам обоим придётся спуститься к самой воде и начать всё с нуля. А захочет ли он этого, я не знала.
Кульминация наступила через месяц. Даша влетела в кофейню, где я раскладывала свежие пирожные по витрине, её глаза горели.
«Елена Андреевна! У меня новость — бомба! На День города наша кофейня получила место для выездной торговли на Большой Покровской! Представляете? Весь город будет там! И я хочу, чтобы наш павильон был завален вашими десертами! Это наш шанс заявить о себе по-настоящему!»
Она говорила быстро, взахлёб, а я смотрела на неё и понимала масштаб катастрофы. День города был в следующую субботу. Это означало трое суток почти без сна, сотни пирожных, десятки тортов, килограммы крема и теста. Это был вызов, от которого захватывало дух.
«Я согласна», – выдохнула я, прежде чем успела испугаться.
Весь вечер я составляла списки продуктов, рассчитывала время, планировала каждый свой шаг. Я была так поглощена этим, что едва заметила, как вернулся домой Николай. Он был в приподнятом настроении, что случалось в последнее время редко.
«Ленусь, я договорился! – провозгласил он с порога. – В субботу едем к Сергею на дачу! Все вместе, как в старые добрые времена. Шашлыки, баня! Дети, внуки, все будут. Я уже и мясо замариновал по своему фирменному рецепту».
Он говорил это как о свершившемся факте. Как будто моего мнения не существовало. Традиция была святой. Семейный сбор на даче у сына в День города — нерушимый ритуал последних лет десяти.
Я подняла глаза от своих записей. Наши взгляды встретились. В его глазах была уверенность хозяина положения, который организовал для всех прекрасный праздник. В моих, наверное, был ужас.
Это был тот самый момент истины. Выбор без выбора. Моя старая жизнь, уютная, привычная, любимая, звала меня на шашлыки. Моя новая жизнь, трудная, пугающая, но такая настоящая, требовала меня на кухне.
Я глубоко вздохнула, собирая все свои силы в кулак.
«Коля, я не поеду», – сказала я тихо, но отчётливо.
