– Мам, ну ты начинаешь, – слабо возразил Игорь, заметив окаменевшее лицо жены. – Лена только ремонт закончила, сама еще не обжилась…
– А что начинаю? – Галина Петровна картинно вскинула брови. – Я что, неправду сказала? Семья мы или нет? Леночке одной тут тяжело будет, а так все вместе, дружно. И детям на воздухе хорошо. Или тебе, Лена, для родни жалко? Для племянников мужа?
Вопрос был задан так, что любой ответ, кроме восторженного «Конечно, нет!», выставлял Елену черствой эгоисткой. Она почувствовала, как по вискам застучало. Она открыла рот, чтобы сказать, что это ее дача, ее место, ее уединение, но смогла выдавить лишь невнятное:
– Я… я как-то не думала об этом…
– А ты подумай, подумай, – назидательно заключила Галина Петровна и снова взялась за чашку, давая понять, что вопрос решен.
Всю дорогу домой Елена молчала, глядя в боковое стекло на проносящиеся мимо поля и перелески. Мир, который еще час назад казался таким ярким и радостным, потускнел и покрылся серой пеленой. Игорь пытался завести разговор, рассказывал что-то про работу, но слова отскакивали от нее, не проникая в сознание. В голове набатом стучала одна фраза: «наша общая дача».
Вечером, когда они остались одни в своей городской квартире, Елена все же решилась.
– Игорь, нам надо поговорить. Про дачу.
Он сидел на диване, уткнувшись в планшет, где мелькали какие-то таблицы.
– А что говорить? Мама права, в общем-то. Чего ей одной пустовать? А так всем польза.
– Какая польза? – голос Елены дрогнул. – Игорь, я полгода на нее работала! Я каждую доску, каждую банку краски сама выбирала! Я мечтала, что у меня будет место, где я смогу просто отдохнуть в тишине. Понимаешь? В ти-ши-не. А не обслуживать все лето твою родню.
Игорь оторвался от планшета и посмотрел на нее с укором.
– Лена, ты чего? Это же моя мама, мой брат. Родные люди. Что ты как чужая? Они же не на месяц к нам в квартиру просятся. Дача большая, места всем хватит.
– Дело не в месте! – она чувствовала, как подкатывают слезы обиды. – Дело в том, что меня никто не спросил! Ваша мама просто пришла и объявила, что это теперь «общая» территория. А ты… ты просто сидел и кивал!
– А что я должен был сделать? Скандал с матерью устроить? Лен, ты же знаешь, у нее сердце больное. Начнешь спорить, ей плохо станет. Давай не будем из-за ерунды ссориться. Все, тема закрыта.
Он снова уткнулся в свой планшет, воздвигая между ними невидимую стену. Елена осталась стоять посреди комнаты, чувствуя себя униженной и совершенно одинокой. «Ерунда». Ее мечта, ее труд, ее сокровенное место – это была «ерунда».
Следующие несколько дней превратились в ад. Галина Петровна звонила ежедневно, раздавая указания.
– Леночка, ты ключи-то вторые сделай, пусть у меня будут, чтобы тебя не дергать каждый раз. И посмотри, там постельного белья хватит на четверых? А то Оленька у меня брезгливая, на чужом спать не будет. И сковородку большую надо купить, на такую ораву не наготовишься.
Елена механически отвечала «хорошо», «посмотрю», «куплю», а после каждого звонка долго сидела, глядя в одну точку. Она чувствовала, как ее медленно, но верно вытесняют из ее же собственного пространства. Дача, еще не успев стать ее убежищем, уже превращалась в источник стресса и обязательств.
Спасение пришло в лице Марины, соседки с пятого этажа. Шумная, энергичная женщина, лет десять назад пережившая громкий развод и с тех пор жившая по принципу «я у себя одна». Они столкнулись у подъезда, когда Елена возвращалась из магазина с тяжелыми сумками.
– Ленка, ты чего такая серая? На тебе лица нет, – без обиняков заявила Марина, забирая у нее одну из сумок.
И Елена, сама от себя не ожидая, разговорилась. Она выложила все: и про ремонт, и про «общую дачу», и про звонки свекрови, и про молчание Игоря. Марина слушала молча, только желваки на ее скулах перекатывались. Когда они поднялись на этаж, она поставила сумку у Елениной двери и вперилась в нее взглядом.
– Так, подруга. Значит, слушай меня сюда. Ты кто по жизни? Терпила? Ты впахивала, чтобы твоя свекровь со всей своей капеллой там шашлыки жарила и командовала? Какая, к черту, «общая»? Документы на кого?
