Елена молча взяла у мужа телефон и нажала отбой.
– Больше никогда, – сказала она ледяным тоном. – Никогда не смей так со мной разговаривать. И не позволяй своей матери так говорить обо мне.
– Ах, так?! – Игорь был вне себя от ярости. – Ты еще и условия мне ставить будешь?! Да эта дача такая же моя, как и твоя! Мы двадцать пять лет в браке! Она общая!
И вот тут Елена поняла, что пора.
Она молча развернулась и прошла в спальню. Открыла комод, где в шкатулке с документами лежала заветная папка. Она вернулась в комнату, где все еще кипел от праведного гнева ее муж. Он даже не сразу заметил, что она вернулась.
– …и я не позволю тебе рушить нашу семью из-за твоего эгоизма! Мама права, ты…
Елена положила на журнальный столик перед ним синюю папку. Открыла ее. Сверху лежал документ на гербовой бумаге.
– Прочитай, – сказала она все так же тихо.
Игорь недоуменно уставился на нее, потом на бумаги. Он взял в руки лист. Его глаза забегали по строчкам. «Договор дарения». «…моя дочь, Елена Викторовна…». «…земельный участок и расположенный на нем дом…».
Он читал долго, несколько раз, будто не мог поверить в смысл написанного. Его лицо медленно меняло цвет с багрового на мертвенно-бледный.
– Это… дарственная? – прошептал он.
– Да. От моих родителей. Оформлена задолго до того, как мы даже начали обсуждать ремонт. Это мое личное имущество, Игорь. Оно не является совместно нажитым в браке. И никогда им не будет. Квартира, в которой мы живем, куплена в браке, она – да, общая. А дача – моя. И только моя.
Он молчал, глядя на документ, как на приговор. Вся его спесь, вся его уверенность в своей правоте испарились. Он выглядел растерянным и жалким.
– Лена… ну зачем ты так? – голос его был полон детской обиды. – Мы же… мы же семья. Можно же было по-хорошему…
И в этот момент Елена окончательно поняла, что «по-хорошему» для него означало только одно – как удобно ему и его маме. Ее «хорошо» в этой системе координат просто не существовало. Пропасть между ними была непреодолимой. И дело было совсем не в даче.
– Да, Игорь, – кивнула она. – Можно было. Но вы не захотели.
Она не стала больше ничего говорить. Она снова пошла в спальню, но на этот раз достала с антресолей большую дорожную сумку. И начала спокойно, методично складывать в нее вещи Игоря. Футболки. Свитера. Брюки.
Он вошел следом, ошарашенно глядя на ее действия.
– Ты… ты что делаешь?
– Собираю твои вещи, – без эмоций ответила она, аккуратно сворачивая его джемпер. – Я подаю на развод. Эту квартиру мы будем делить через суд, как положено по закону. А пока… ты можешь пожить у мамы. Ей как раз нужна твоя забота. И там тебя никто не будет ущемлять в правах.
Он стоял и смотрел на нее, и в его глазах был не гнев, а полное, тотальное непонимание. Он так и не понял, что произошло. Не понял, в какой момент его тихая, покладистая Лена превратилась в эту холодную, решительную женщину.
Через час он ушел, унося две сумки и полное недоумение. Дверь за ним захлопнулась, и в квартире наступила тишина. Оглушительная, непривычная. Елена села на диван. Она не плакала. Внутри была звенящая пустота, но сквозь нее уже пробивался тоненький росток нового, забытого чувства – облегчения.
На следующий день она поехала на дачу. Одна. Открыла калитку, прошла по дорожке, села в то самое плетеное кресло на веранде. Солнце точно так же рисовало узоры на полу. Пахло цветами и травой. И тишина… Благословенная, густая, абсолютная тишина.
Она сидела долго, глядя на свой сад, на свой дом. Да, впереди был развод, раздел имущества. Игорь, подстрекаемый матерью, конечно, отсудит свою половину квартиры. Придется размениваться, искать новое жилье. Будет трудно. Но, глядя на свои руки, лежащие на подлокотниках кресла, на свои любимые горшки с геранью на подоконнике, Елена впервые за много лет почувствовала себя не «приживалкой», не «женой Игоря», не «снохой Галины Петровны».
Она почувствовала себя хозяйкой. Не только этого дома и этого клочка земли. А всей своей жизни. И эта цена была ей по силам.
