Она отложила тетрадь в нижний ящик стола. Надо продолжать. Хорошо ведь получается. Да, мрачно! Но хорошо… Марина внимательно читала пьесы великих мастеров прошлого, и старательно выписывала своих героев, чтобы не хуже. Про любовь писала, стиснув зубы. Сапожник без сапог!
Но не будешь ведь писать о несчастной любви всё время. Придется писать и о счастливой. Ничего, что Марина сама несчастлива. Не всем же, в конце концов…
Так она и жила. Два раза в неделю магазин. Раз в месяц банк. Иногда парк, тёмный и недружелюбный с виду. Такой же, как сама Марина.
Совсем редко она включала телевизор. Видимо, поэтому он и прослужил Марине все эти годы. Одежду и обувь иногда приходилось покупать – это было настоящим испытанием. Да что там, покупка одежды! У Марины бывали такие дни, когда она с большим трудом заставляла себя помыться. Просто знала, что если не помоется, будет себе противна. А хотелось-то только одного… просто не вылезать из постели.
Когда Марина уже написала штук двадцать пьес, она вдруг задалась вопросом: почему её тогда так раздавило горем. Понятно, что горе было огромным. В тройном размере. Ещё оно было внезапным, неожиданным. Марина была совершенно к нему не готова. Вот и придавило её, как камнем. Вот и не может она вылезти… так долго. Странно, но бывает и так, наверное.
— Вставай, тряпка! Иди, кофе свари себе! – простонала Марина.
Сегодня был как раз такой день, когда из постели вылезать не хотелось. Не представлялось возможным.
Она притащилась с трудом в гостиную с чашкой кофе, и включила телевизор. Какой-то местный канал. Там высокий седоватый мужчина лет сорока говорил о том, что они стараются изо всех сил держать городской драматический театр на плаву, но хотелось бы ставить что-то современное в том числе, а материала катастрофически не хватает. Ведущая передачи сочувственно кивала:
— Пьес. – поправил её мужчина. – Есть. Полно. Хороших нет почти.
— А какой сейчас год? – спросила Марина вслух, не сводя глаз с экрана.
Не то, что бы всё было так запущено – когда Марина платила за квартиру, свет и телефон, она видела даты на квитанциях. Правда, потом забывала об этих датах.
Паспорт поменяла несколько лет назад – ей напомнили об этом в том же банке. А потом снова забыла – какая разница, какой год?
Однажды закончились деньги. Они, конечно, должны были закончиться. Это Марина ещё долго протянула на бабушкиных накоплениях. Даже подумать о том, чтобы пойти работать, Марина уже не могла. Она бы не выдержала среди людей. Работать – это не в банк сходить.
Было понятно, что рано или поздно придется продавать квартиру, покупать маленькую, и жить на разницу. Но пока Марина обошлась полумерами – продала кое-что из дедушкиного антиквариата.
— Прости, дед. Мне всё равно некому это передать…
Продала по объявлению в газете. Повезло – нарвалась на порядочного коллекционера. Он честно заплатил и предложил обращаться, если что.
Но и эти деньги скоро закончатся. А у них, говорит этот театральный мужик, материала нет. Пьесы есть, а хороших нет. Марина выключила телевизор и подошла к зеркалу. Она иногда мельком смотрела в него, в зеркало. То, что она видела там, всегда оставляла её равнодушной. Ну, отражается, и слава Богу. «Если вы отражаетесь в зеркале, значит вы не вампир!» Откуда это? Русское радио? Армянское? Или она сама только что придумала?
Всё могло бы быть намного хуже. Ну, седина… так она с восемнадцати лет у неё, седина эта. Морщин почти нет – от чего морщины? Спит, сколько хочет. Нервы ни на что не тратит. Причесаться, и можно идти. В театр.
С одеждой дела обстояли хуже. Марина выбрала какой-то черный сарафан, а под него – цветастую блузку. Сейчас, наверное, такое уже и не носят… вещи были из далекого прошлого. Она не поправилась с восемнадцати лет ни на грамм. Скорее, стала ещё худее.
Марина пришла в театр и попросила встречи с руководством. Охранник на вахте посмотрел на неё оценивающим взглядом. Марина поежилась.
— Так могу я попасть… к руководству?
— Сейчас нету их. Оставьте свой телефон, и по какому вопросу – я передам.
— Вам оставить? Может, секретарю лучше?
— И-и, милая барышня… Дмитрий-то Григорьевич у нас сам и за директора, и за секретаря. И сам спектакли ставит. – охранник понизил голос. – А ведь еще и личная драма у него случилася. Жена ушла, да прямо к московскому режиссеру!
Марине стало смешно. Впервые, наверное, за тридцать лет.
— Прямо к московскому?
— А то! А наш-то ходит, как ни в чем не бывало. Но мы-то знаем… а вы присядьте, подождите.
Охранник, видимо, уже определил Марину в приятели. Но она успела устать от разговора. Она уж и забыла, когда столько разговаривала последний раз.
— Знаете, я оставлю телефон. Скажите, что я… автор. У меня есть пьесы.
Марина начала диктовать свой домашний номер.
Она растерялась. Мобильного у Марины не было. А голова уже не просто болела с непривычки. Уже раскалывалась, и какой-то туман наползал со всех сторон. И зачем она, дура, пришла сюда?
