— Это ты истеричка! — Лена развернулась к ней. — Папа три месяца как умер, а ты уже дом делишь!
— Я не делю, а забочусь о матери! В отличие от тебя!
— Да? И где твоя забота была, когда папа болел? Я каждый день приезжала, а ты — раз в неделю, и то если время было!
— У меня работа, семья! Не все могут позволить себе сидеть на шее у мужа!
— Девочки! — крикнула я. — Прекратите!
Они замолчали, но смотрели друг на друга как кошки перед дракой. Села между ними, руки на стол положила — трясутся.
— Маринка хочет дом продать и деньги себе забрать! — Лена не унималась.
— Ничего я себе не хочу забрать! — огрызнулась Марина. — Просто маме одной тяжело, пора решение принимать!
— Какое решение? Выгнать её из родного дома?
— Не выгнать, а обеспечить комфортную старость!
— В однушке на окраине?
— Лучше, чем в развалюхе без удобств!
— Это не развалюха, это наш дом!
— Наш? — Марина засмеялась зло. — А что ты в него вложила? Я хоть ремонт в ванной оплатила в прошлом году!
— А я папе лекарства покупала! Все!
— Девочки… — снова попыталась я.
— Мам, не слушай её! — Лена меня за руку схватила. — Она всегда такая была — всё под себя грести! Помнишь, как бабушкины серёжки поделили? Себе золотые забрала, а мне серебряные оставила!
— Мне бабушка сама отдала! — взвилась Марина.
Я встала. Медленно так встала, держась за стол. Они замолчали, на меня уставились.
— Уезжайте, — тихо сказала. — Обе. Сейчас же.
— Я сказала — уезжайте. Мне… мне подумать надо.
Они ещё что-то говорили, оправдывались, но я ушла в спальню, дверь закрыла. Села на кровать — нашу с Серёжей кровать. Слышала, как они внизу ещё ругались, потом хлопнули двери, завелись машины.
Тишина. Снова эта тишина. Только теперь она другая — не пустая, а полная их криков, обид, претензий. Господи, Серёжа, что же мне делать? Они же дом наш на части рвут, как собаки кость… А я сижу и смотрю, и сил нет их остановить.
Кабинет у Павла Михайловича маленький, в старом здании бывшего сельсовета. Пахнет бумагой и какой-то канцелярской пылью. Сижу на скрипучем стуле, сумочку на коленях держу, как первоклассница.
— Наталья Ивановна, — он очки поправил, в бумаги заглянул, — так в чём вопрос-то?
— Дом… — начала и запнулась. — После мужа остался дом. Дочери говорят продавать надо, а я… я не знаю, имею ли право…
— Так, — он папку открыл, полистал. — Документы на дом с собой?
Достала из сумочки пакет — всё заранее приготовила, ночью собирала, боялась что-то забыть.
Павел Михайлович минут десять изучал, хмыкал, что-то сверял в компьютере. Я сидела, на руки свои смотрела — старые стали, в пятнах, с выступившими венами. Когда это случилось?
— Так, — наконец заговорил нотариус. — Ситуация предельно ясная. Дом оформлен на вас. Единоличная собственность. Приобретён в браке, но после смерти супруга вы — единственный собственник.
— То есть распоряжаетесь как хотите. Продать, подарить, завещать, сдать в аренду — ваше право. Согласие дочерей не требуется.
— Совсем не требуется? — не поверила я.
— Абсолютно. Они могут претендовать на наследство только после… — он кашлянул деликатно, — после вашей смерти. А пока вы живы — это исключительно ваша собственность.
Будто камень с души свалился. А потом — страх накатил. Значит, решать мне? Самой?
— Наталья Ивановна, — Павел Михайлович очки снял, потёр переносицу, — могу вопрос личный задать?
— А вы сами-то хотите продавать?
— Я… не знаю. Дочери говорят — правильно будет. Мне одной тяжело, дом большой…
— А вы не дочерей слушайте, — он улыбнулся неожиданно тепло. — Вы себя спросите. Хотите из дома уезжать?
— Нет, — вырвалось само. — Нет, не хочу. Там вся жизнь моя, там Серёжа каждый гвоздь забивал…
— Вот и ответ. А насчёт «одной тяжело»… Знаете, у нас в районе программа есть — социальный найм жилья. Можете сдать дом молодой семье по льготной ставке, администрация оформляет, всё официально. И вам помощь, и людям польза.
— Сдать? Чужим людям?
— А почему бы и нет? Договор составим грамотный, условия пропишем. Будете получать небольшую плату, плюс жильцы по договору обязаны дом в порядке содержать, по хозяйству помогать. Многие пожилые люди так делают.
Задумалась. В доме — чужие люди. Но… может, детский смех снова? Может, жизнь вернётся?
— А если дочери против будут?
Павел Михайлович пожал плечами:
— Их право — быть против. Ваше право — решать. Закон на вашей стороне.
Поднялась, протянула руку:
— Спасибо, Павел Михайлович. Вы мне глаза открыли.
— Не за что. И помните — что бы дочери ни говорили, это ваша жизнь. Не давайте собой манипулировать.
Вышла на улицу — солнце светит, весна в разгаре. Дышу полной грудью, будто впервые за три месяца. Манипулировать… Точное слово. Всю жизнь я под чьи-то желания подстраивалась — под мамины, под Серёжины, под дочкиных. А теперь?
Теперь, похоже, пора научиться решать самой.
Виктор Петрович дрова привёз, как обещал. Сам выгружает у сарая — семьдесят четыре года, а кряхтит меньше, чем иной молодой.
— Наташа, чайник ставь! — крикнул. — Заработал твой чаёк с вареньем!
Пока чай грелся, он дрова аккуратно сложил, накрыл брезентом. Вошёл, руки отряхивая:
— Ну что, хозяйка, как живёшь-можешь?
— Да так… — налила ему покрепче, как любит. — Никак, если честно.
Сели за стол. Он варенье в чай положил — малиновое, моё ещё, прошлогоднее.
— Девки приезжали? — спросил как бы между прочим.
Кивнула. Он не удивился — в деревне всё про всех известно.
— Серёга бы их быстро на место поставил, — вздохнул Виктор Петрович.
— Вот потому и воюют. Думают, мать — тихоня, можно вертеть как хочешь.
— Знаю, — усмехнулся он в усы. — Помню, как ты Серёгу в загс тащила. Он упирался — молодой ещё, погулять хочу. А ты — нет, говоришь, женишься и точка!
Вспомнила, улыбнулась невольно:
— Было дело. Боялась, уведут.
— И правильно боялась. Ленка Соколова на него глаз положила.
— Точно говорю. Только ты быстрее оказалась. И правильно сделала — хороший мужик был Серёга. Но ты знаешь, что главное?
— Ты тогда сама решила. Не мамку свою слушала, которая против была. Не подружек, которые отговаривали. Сама решила — и сделала. А потом сорок два года счастливо прожили.
