Квартиру я переоформил на тебя в девяносто седьмом году, как и обещал. Документы лежат в сейфе в спальне, за портретом твоей мамы. Код — твоя дата рождения. Я специально спрятал их туда, чтобы Лёша случайно не наткнулся, если вдруг приедет.
Знаю, он будет требовать свою долю. Но ты не уступай. Эта квартира — твой дом. Ты её заслужила заботой, любовью, верностью. А Лёша… Лёша сделал свой выбор давно.
Живи здесь счастливо, доченька. И помни — я тебя очень люблю.
Письмо выпало из рук. Я сидела и плакала — от облегчения, от боли, от благодарности. Папа помнил. Он всё предусмотрел.
Сейф… Я бросилась в спальню, сняла со стены портрет мамы. За ним действительно был встроенный сейф — маленький, неприметный. Набрала код — день и месяц своего рождения. Щёлкнул замок.
Внутри лежала папка с документами. Договор переоформления квартиры, справки из БТИ, нотариальные заверения. Всё оформлено по закону, всё правильно. Дата — восемнадцатое октября девяносто седьмого года.
— Спасибо, папочка, — прошептала я, прижимая документы к груди. — Спасибо, что не оставил меня.
В кухне остыл чай. Я заварила новый, села за стол с папиным письмом. Перечитывала снова и снова. «Ты её заслужила заботой, любовью, верностью». Да, заслужила. Сколько бессонных ночей провела у их кроватей, когда они болели. Сколько раз бегала по врачам, по аптекам. А Алексей… Алексей звонил раз в полгода, да и то только когда деньги нужны были.
Завтра покажу эти документы в суде. Пусть теперь адвокат Алексея попробует доказать, что квартира не моя. У меня есть всё — и документы, и письмо отца, и право на справедливость.
Второе заседание началось точно в назначенное время. Я пришла пораньше, села на то же место. В руках — папка с документами и письмом отца. Сердце билось ровно, спокойно. Теперь я знала: правда на моей стороне.
Алексей появился в последний момент, всё с тем же адвокатом. Но сегодня он выглядел не так уверенно. Поглядывал на меня украдкой, нервно теребил пуговицу на пиджаке.
— Итак, продолжаем, — судья открыла дело. — Ирина Михайловна, вы заявляли о наличии свидетеля?
— Да, ваша честь. И ещё я нашла документы, которые подтверждают переоформление квартиры.
Я встала, протянула папку. Судья внимательно изучила содержимое. Адвокат Алексея тоже просматривал копии, хмурился всё больше.
— Документы выглядят подлинными, — констатировала судья. — Договор переоформления от восемнадцатого октября девяносто седьмого года, все печати и подписи на месте. Алексей Михайлович, вы видели эти документы ранее?
Алексей мялся, не отвечал. Адвокат что-то шептал ему на ухо.
— Нет, не видел, — наконец буркнул он. — Но это ничего не значит. Мог быть подлог.
— Подлог? — Я даже привстала от возмущения. — Да как ты смеешь!
— Документы подлинные, — спокойно сказала судья. — Экспертиза не требуется, всё оформлено надлежащим образом. Теперь послушаем свидетеля.
В зал вошла тётя Клава. Семьдесят пять лет, но держится прямо, глаза ясные. Одета скромно, но аккуратно. В руках — маленькая сумочка и платочек.
— Проходите, садитесь, — судья указала на место для свидетелей. — Клавдия Сергеевна, расскажите, что вам известно о переоформлении квартиры.
Тётя Клава села, поправила платочек.
— Знаете, я с Михаилом Петровичем, отцом Иры, тридцать лет рядом жила. Хороший был человек, порядочный. И Лизу, мать её, помню с молодости.
Она говорила медленно, обдуманно. Алексей сидел, опустив голову.
— В девяносто седьмом году Михаил Петрович ко мне зашёл. Расстроенный был очень. Говорит: «Клава, Лёшка от нас отказался совсем. Даже номер телефона сменил, чтобы мы не беспокоили». А Ира тогда работу бросила, за Лизой ухаживала — у неё диабет обострился.
— И что сказал Михаил Петрович о квартире?
— А он говорит: «Раз Лёшка нас не хочет знать, пусть Ирка хозяйкой будет. Она заслужила. Завтра пойду всё переоформлять». И правда пошёл. Потом зашёл, показал документы. Радовался, что всё по закону сделал.
Тётя Клава повернулась к Алексею:
— А ты, Лёша, как же так? Отца родного судишь? Он тебя до последнего дня ждал, всё надеялся, что приедешь, попросишь прощения.
Алексей вздрогнул, поднял голову. В глазах — боль, стыд, растерянность.
— Ты не понимаешь, тётя Клава… У меня проблемы…
