— Ваша честь, мой доверитель имеет неоспоримое право на половину квартиры покойного отца. Никаких документов о переоформлении собственности предоставлено не было. Ответчица фактически незаконно завладела имуществом, пользуясь беспомощностью пожилого человека.
— Беспомощностью? — я вскочила с места. — Да он был умнее нас всех до самого последнего дня!
— Прошу соблюдать порядок, — строго сказала судья. — Садитесь. У вас будет возможность высказаться.
Я опустилась на скамью. Руки тряслись так, что пришлось спрятать их под стол. Алексей смотрел в окно, как будто происходящее его не касалось.
— Продолжайте, — кивнула судья адвокату.
— Спасибо, ваша честь. Обращаю внимание суда на то, что истец долгое время не проживал с родителями, но это не лишает его наследственных прав. Более того, есть основания полагать, что ответчица препятствовала общению сына с отцом, изолировала пожилого человека от семьи.
— Вранье! — не выдержала я. — Он сам от нас отказался! Сам!
— Ирина Михайловна, — судья сняла очки, протерла их, — я понимаю, что для вас это болезненная тема. Но давайте разбираться по порядку. У вас есть документы, подтверждающие переоформление квартиры на ваше имя?
Я покопалась в сумке, достала папку. Руки дрожали так, что листы шуршали.
— Есть справка из БТИ за девяносто седьмой год. И вот… вот расписка папы, что он передаёт мне право пользования квартирой.
Судья взяла документы, внимательно изучила.
— Это только справка о прописке и расписка о праве пользования. Но не о смене собственника. Формально квартира так и осталась на вашем отце.
Земля уходила из-под ног. Я посмотрела на Алексея — он улыбался. Довольный, как кот, который поймал мышь.
— Но папа сам сказал… Он хотел, чтобы я здесь жила…
— К сожалению, устные договорённости в данном случае юридической силы не имеют, — судья вернула мне документы. — Есть ли у вас свидетели, которые могли бы подтвердить намерения вашего отца?
Свидетели… Я лихорадочно перебирала в памяти. Мамина сестра умерла два года назад. Соседи… Да кто из них запомнит разговоры двадцатилетней давности?
— Тётя Клава… — пробормотала я. — Соседка из пятой квартиры. Она помнит, как папа говорил про переоформление.
Адвокат Алексея хмыкнул:
— Показания соседки-пенсионерки вряд ли можно считать надёжными. К тому же, где гарантия, что она не путает события или не говорит из жалости к ответчице?
— Она не путает! — вскрикнула я. — Клавдия Сергеевна помнит всё! Она ещё тогда сказала папе: правильно делаешь, Миша, пусть Ирка хозяйкой будет.
— Хорошо, — судья записала что-то в блокнот. — Вызовем эту свидетельницу на следующее заседание. А пока заседание объявляется закрытым. Следующее слушание назначается на двадцать третье число.
Я осталась сидеть, когда все уже расходились. Алексей прошёл мимо, даже не взглянув в мою сторону. А я всё думала: неужели папа действительно не переоформил квартиру? Неужели я все эти годы жила здесь незаконно?
Домой я вернулась разбитая. Сразу пошла на кухню, заварила крепкий чай. Руки всё ещё дрожали, когда наливала воду в чайник. В голове крутились слова судьи: «Формально квартира осталась на отце».
Как же так? Папа был таким скрупулёзным человеком. Все документы у него лежали по папочкам, каждая справка на своём месте. Неужели он мог упустить такую важную вещь?
Я пошла в его комнату. После смерти родителей почти ничего здесь не трогала. Только пыль иногда вытирала да бельё перестирывала. Стол, за которым папа по вечерам читал газеты. Книжный шкаф с томами классиков. На стене — фотографии: мы с Алексеем маленькие, родители молодые, дача, море…
Села за письменный стол, открыла верхний ящик. Папа всегда говорил: самое важное лежит в верхнем ящике. Страховые полисы, сберкнижки, завещание… Стоп. Завещания тут не было. Я помнила точно — папа при мне его составлял, но потом куда-то дел.
Второй ящик. Третий. Старые письма, фотографии, документы времён войны… В самом дальнем углу нащупала конверт. Старый, пожелтевший, с надписью карандашом: «Только для Ирины».
Сердце забилось так, что в висках застучало. Конверт был заклеен, но клей от времени подсох. Внутри — два листа, исписанные папиным аккуратным почерком.
«Доченька моя, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет рядом. Не плачь. Я прожил хорошую жизнь и не жалею ни о чём.
Пишу тебе, потому что знаю — с Лёшей будут проблемы. Он изменился, стал жадным, злым. А ты — ты моя опора, моя надежда. Ты осталась рядом, когда он от нас отвернулся.
