— Какие проблемы могут быть важнее семьи? — тётя Клава качнула головой. — Твоя сестра всю жизнь положила на родителей. Ночами не спала, когда они болели. А ты что дал им? Только слёзы и переживания.
Зал затих. Даже судья слушала внимательно, забыв о протоколе.
— После маминых похорон, — продолжала тётя Клава, — Михаил Петрович ко мне пришёл. Плачет: «Лёшка даже цветы не прислал». А Ира тогда как тень ходила, еле на ногах держалась. Но дом вела, за отцом смотрела, пока и его Господь не забрал.
Она встала, подошла к Алексею:
— Мальчик мой, хватит. Отца уже не вернёшь, прощения не попросишь. Но сестру не потеряй. Она у тебя одна осталась.
Алексей сидел, сжав кулаки. По щекам текли слёзы.
— Я думал… Я думал, что они меня не простили…
— Дурачок, — тётя Клава погладила его по голове, как маленького. — Родители всегда прощают. Всегда ждут.
— Думаю, всё ясно. Документы подлинные, свидетель подтвердил обстоятельства переоформления. Квартира законно принадлежит Ирине Михайловне.
Месяц прошёл как в тумане. Решение суда лежало в папке рядом с папиными документами. Алексей больше не звонил, не появлялся. Исчез, как будто растворился в воздухе. А я жила обычной жизнью — ходила на работу, прибиралась в квартире, поливала мамины фиалки.
Только иногда, по вечерам, доставала папино письмо и перечитывала. «Ты её заслужила заботой, любовью, верностью». Да, заслужила. Но почему-то радости от победы не чувствовала. Пустота какая-то внутри, будто что-то важное потеряла навсегда.
В субботу утром раздался звонок в дверь. Я подумала — почтальон с пенсией. Открыла дверь и обомлела. На пороге стоял Алексей. Но не тот, щёголь в дорогом костюме, а совсем другой. Худой, осунувшися, в старой куртке. В руках — потёртая коробка.
— Привет, Ира, — сказал он тихо. — Можно войти?
Я отступила в сторону, пропуская его в прихожую. Он разулся, повесил куртку на крючок. Как в детстве, когда мы ещё дружили.
— Чай будешь? — спросила я, не зная, что ещё сказать.
Мы прошли на кухню. Я поставила чайник, достала чашки. Алексей сидел за столом, крутил в руках коробку.
— Это фотографии, — сказал он. — Наши семейные. Я их забрал после папиных похорон, хотел оставить себе. А теперь понял — им здесь место.
Он открыл коробку. Внутри — десятки фотографий. Мы с ним маленькие, родители молодые, дача, праздники… Целая жизнь в картинках.
— Лёша, — начала я, но он перебил:
— Не надо ничего говорить. Я сам всё понимаю. Трус я, Ирка. И подлец. Бросил вас, когда была нужна помощь, а потом ещё и квартиру отнимать пришёл.
Он взял одну фотографию — мы с ним лет семи и пяти, сидим на папиных коленях.
— Помнишь, как он нас катал на плечах? А мама пирожки пекла по воскресеньям?
— Помню, — голос мой дрожал.
— А помнишь, как мы в больнице дежурили, когда у папы инфаркт был? Ты тогда сказала: всё будет хорошо, Лёшка, не бойся.
Чайник закипел, я заварила чай. Руки дрожали.
— А потом я испугался, — продолжал Алексей. — Испугался ответственности, старости, болезней. Решил, что лучше вообще не приезжать, чем видеть, как они уходят.
— И что теперь? — спросила я, ставя перед ним чашку.
— А теперь поздно. Их нет, а я так и не попросил прощения. Не сказал, как люблю. Не обнял напоследок.
Мы сидели молча, пили чай, перебирали фотографии. Вот папа учит Алексея ездить на велосипеде. Вот мама заплетает мне косички. Вот мы все вместе на даче, счастливые, не знающие, что всё это когда-нибудь кончится.
— Ира, — сказал вдруг Алексей, — я не прошу прощения. Знаю, что не прощу себе никогда. Но можно… можно я иногда буду приезжать? Просто так, без повода. Чай пить, фотографии смотреть.
Я посмотрела на него — на исхудавшее лицо, на руки, которые теперь дрожали не от наглости, а от стыда. На брата, которого чуть не потеряла навсегда.
— Можно, — сказала я. — Дом большой, места хватит.
Он улыбнулся — впервые за много лет по-настоящему.
— А знаешь, что папа мне в последнем письме написал? — спросила я.
— Что ты тоже его сын. И что он надеется — когда-нибудь ты поймёшь, где твой настоящий дом.
Алексей заплакал. Тихо, не скрываясь. А я гладила его по голове, как тётя Клава в суде. И думала: вот она, настоящая победа. Не решение судьи, не документы в папке. А то, что мы снова вместе. Что семья, пусть и поздно, но восстановилась.
На кого оформлено — того и жильё. Но дом — это не квартира. Дом — это когда есть кому открыть дверь, заварить чай и простить даже непростимое.
Рекомендуем к прочтению
