Вчерашний разговор в кухне звучал в голове, как набат. Она кричала. Впервые в жизни кричала на мать и брата. Говорила правду, которую копила годами. И теперь не знала, как с этим жить дальше.
Марина тихо прошла в ванную, умылась холодной водой. В зеркале на неё смотрело незнакомое лицо — решительное, почти жёсткое. Таким она себя никогда не видела.
Когда она вернулась в комнату, решение уже созрело. Как будто само собой, без мучительных размышлений. Она достала из шкафа старую спортивную сумку и начала складывать вещи.
Много брать не стала. Самое необходимое — несколько платьев, бельё, туалетные принадлежности. Записную книжку — обязательно. Пяльцы с недошитой плащаницей. Небольшую шкатулку с нитками и иголками. Книгу стихов Цветаевой, потрёпанную, с загнутыми страницами.
Сумка получилась лёгкой. Удивительно — вся её жизнь поместилась в одну дорожную сумку.
Марина села за стол и написала записку. Долго думала над словами, перечёркивала, писала заново. В итоге получилось коротко: «Уехала. Мне нужно время подумать. Не волнуйтесь за меня. Позвоню через несколько дней.»
Она оставила записку на столе, взяла сумку и вышла из комнаты. В коридоре остановилась, прислушиваясь. За стеной Сева ворочался во сне, что-то бормотал. Мать тихо похрапывала в своей комнате. Ещё час, и они проснутся. Начнут искать её, читать записку, паниковать.
Марина тихо открыла входную дверь и вышла на лестничную площадку. Автоматически захлопнула за собой замок и только потом поняла — у неё нет ключей. Теперь она не сможет вернуться, даже если захочет. Только если они сами откроют.
Странно, но это не испугало её. Наоборот — что-то внутри ликовало. Мостики сожжены, пути назад нет. Только вперёд.
На улице было свежо и тихо. Редкие прохожие спешили по своим делам, не обращая на неё внимания. Марина шла к остановке и чувствовала себя невесомой. Как будто сбросила огромный груз, который тащила на плечах всю жизнь.
В автобусе она достала телефон и набрала номер, который вчера переписала из объявления. Сонный женский голос ответил не сразу:
— Здравствуйте, это по поводу комнаты. Вы вчера говорили, что можно посмотреть…
— А, да, конечно. Только сейчас рано ещё…
— Я могу подождать. Где можно встретиться?
Женщина помолчала, видимо, соображая.
— Хорошо. Приезжайте к девяти. Адрес помните?
Марина помнила. Центр города, старый дом, третий этаж. Комната за три тысячи в месяц — почти треть её зарплаты. Но это будет её комната. Её замок, её ключ, её полка для документов.
Автобус довёз её до центра. Марина вышла и пошла пешком, разглядывая незнакомые улицы. Здесь всё было по-другому — старые дома с резными наличниками, маленькие кафе, антикварные магазинчики. Совсем не похоже на её район с панельными домами и супермаркетами.
У подъезда она остановилась, подняла голову. Обычный старый дом, облупившаяся краска на стенах, скрипучие ступени. Но для неё это был дворец. Место, где она будет жить сама, по своим правилам.
Марина посмотрела на часы — восемь тридцать. Ещё полчаса до встречи. Она села на лавочку рядом с домом и достала телефон. Пять пропущенных от Севы, три от матери. Наверное, уже проснулись, нашли записку.
Она отключила звук и убрала телефон в сумку. Не сегодня. Сегодня она хочет побыть в тишине. В своей новой тишине, которую выбрала сама.
Прозрение у плащаницы
Мать шла по храму медленно, с трудом. Ноги словно налились свинцом, а в груди стояла тупая боль. Три недели прошло с тех пор, как Марина ушла. Три недели, которые показались ей годами.
Сначала она злилась. Как смела дочь так поступить? Бросить семью, наговорить грубостей и уйти, как последняя эгоистка. Она ждала, что Марина одумается, вернётся с повинной. Но дни шли, а дочь не возвращалась.
Потом пришёл страх. А вдруг что-то случилось? Вдруг Марина попала в беду? Сева обзванивал больницы, морги. Но везде отвечали одно — такой не поступало.
И только потом, когда Сева сказал, что видел Марину у автобусной остановки в центре города, мать поняла — дочь жива, здорова и не собирается возвращаться. Она действительно начала новую жизнь.
В храме было тихо. Служба закончилась час назад, прихожане разошлись. Мать пришла не молиться — она не знала, о чём молиться. Просто хотела побыть в тишине, подумать.
Она остановилась у дальней стены, где стоял аналой с плащаницей. И сердце ёкнуло — она узнала работу дочери. Тонкие золотые нити на тёмной ткани, особый узор, который Марина любила вышивать. Лик Христа смотрел с ткани печально и мудро.
Мать подошла ближе. Да, это точно Маринина работа. Но когда она успела её сюда принести? И почему ничего не сказала?
— Красивая плащаница, правда? — сказал кто-то рядом.
Мать обернулась. Рядом стояла монахиня, пожилая, с добрыми глазами.
— Да, — кивнула мать. — А кто вышивал?
— Марина, наша мастерица. Полгода работала, каждую свободную минуту. Говорила, что это особенная работа для неё.
— Да. Она рассказывала, что вышивает не просто плащаницу, а свою дорогу к Богу. Каждый стежок — как молитва. Очень глубокая девочка, духовная.
Мать молчала. Марина никогда не говорила дома о своих чувствах, о том, что значит для неё эта работа. Молчала, как всегда.
— А где она сейчас? — спросила мать.
— Не знаю, — монахиня покачала головой. — Месяц назад перестала приходить. Матушка говорит, что она переехала. Жаль, хорошая была помощница.
Переехала. Значит, Марина действительно кардинально изменила свою жизнь. И начала она это ещё тогда, когда вышивала плащаницу. Готовилась, прощалась.
Мать осталась одна. Она смотрела на плащаницу и вспоминала дочь за работой. Сколько раз заходила к ней в комнату и видела её за пяльцами! Склонённую, сосредоточенную, отрешённую от всего мира. И что она говорила тогда?
«Марина, не сиди так долго, спина заболит.»
«Марина, ужинать будешь?»
«Марина, завтра же работа, ложись спать.»
