В тот вечер мартовский ветер бился в окна нашей квартиры, словно предупреждая о чем-то. Я заканчивала готовить ужин, когда входная дверь хлопнула. Павел вошел в кухню с охапкой мимоз — моих любимых.
— Мариночка, у меня для тебя сюрприз, — глаза его лучились гордостью, а на губах играла улыбка, какую я не видела уже давно.
Я вытерла руки о фартук и осторожно приняла цветы. От них пахло весной и почему-то тревогой.
— Что случилось? — спросила я, чувствуя, как холодок пробежал по спине.
Павел торжественно достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги.
— Помнишь, ты все переживала о будущем Леночки? — он положил бумагу на стол между нами. — Я все устроил. Оформил квартиру на нее. Теперь наша девочка обеспечена жильем.
Я не сразу поняла. Моя рука потянулась к документу, но замерла на полпути.
— Эту квартиру? Нашу?
— Да, — кивнул он, довольный произведенным эффектом. — Все официально. Вот, посмотри, — он развернул лист с печатями.
Я смотрела на бумагу, но строчки расплывались перед глазами. Мимозы в моих руках вдруг показались неуместными, почти кричащими.
— А как же… — голос предательски дрогнул. — Как же ты это сделал? Ведь для переоформления нужна моя подпись.
Его улыбка дрогнула, но лишь на мгновение.
— У меня была доверенность от тебя, помнишь? Еще с прошлого года, когда ты болела. Все законно, Мариш. Я же для нас, для семьи.
В комнате вдруг стало душно. Я кивнула, не найдя слов. Положила мимозы на стол, даже не подумав поставить их в воду.
— Ты не рада? — его голос звучал удивленно и немного обиженно.
— Нет, я… спасибо, — выдавила я. — Просто неожиданно.
Он подошел, обнял меня за плечи. Я прижалась к нему, пытаясь проглотить комок в горле и унять дрожь. Что-то было не так. Внутри поднималось смутное беспокойство, предчувствие беды.
Тем вечером я почти не притронулась к ужину. А Павел рассказывал, как все гениально придумал, как теперь Лена будет защищена от любых невзгод. И я кивала, улыбалась через силу, не понимая, почему его забота вызывает во мне не благодарность, а странный, иррациональный страх.
Мимозы так и остались лежать на столе. К утру они завяли.
Конверт с гербовой печатью я нашла в почтовом ящике три недели спустя. Налоговое уведомление. Уже разрывая бумагу, я поняла — что-то изменилось. Буквы прыгали перед глазами, но одну строчку я разглядела четко: «Собственник: Савельева Елена Павловна». Моя дочь. Не я.
Руки задрожали, и я прислонилась к стене подъезда. Это было не предчувствие — это была реальность, безжалостная и холодная, как мартовский ветер за окном.
