— Значит, в тот день, когда я с цветами приезжал, ты была у нотариуса? — голос спокойный, но в нём слышалась сталь. — Переписывала квартиру на дочку?
Она обернулась. На его лице не было злости. Было хуже — разочарование. Та самая боль, которая больнее любого крика.
— Я хотела, чтобы у Элинки было своё.
— В день нашей помолвки? — он встал, подошёл к ней. — Лара, ты понимаешь, как это выглядит? Я говорю о свадьбе, а ты в тот же день бежишь защищать имущество от меня. От меня, Лара!
— От кого же? — голос сорвался. — Ты что, думаешь, я жулик какой-то? Что хочу квартиру отобрать у твоей дочери?
Лариса закрыла глаза. Как объяснить то, что сама не понимает до конца? Что страх живёт не в голове, а где-то глубже — в костях, в мышечной памяти?
— Я не думаю, что ты плохой. Просто… я не могу иначе.
— Не можешь доверять?
— Не могу не защищаться.
Он постоял, потом тяжело вздохнул.
— Знаешь что, Лара? Может, нам стоит остановиться. Пока не поздно. Пока мы окончательно не поломали то, что между нами было.
Дверь хлопнула мягко. Лариса осталась одна на кухне, где пахло подгорелыми котлетами и разбитыми надеждами.
Пустота и воспоминания
Три дня. Три дня тишины, которая звенела в ушах громче любого крика. Лариса сидела на диване в пустой гостиной — Элинка у бабушки, сама попросилась, видимо, чувствовала, что мама сейчас как медведица в берлоге, лучше не тревожить.
На столе остывал чай, который она даже не допила. Пила просто чтобы занять руки, чтобы было что делать, кроме как думать. Но мысли всё равно лезли, как сорняки через асфальт.
Вспоминала первого мужа. Как он улыбался, когда они познакомились. Как говорил: «Доверься мне, Ларочка, я о тебе позабочусь». А потом, через пять лет брака, когда она лежала в больнице после тяжёлых родов, он «позаботился» — продал её машину, чтобы купить себе новый компьютер. «Тебе же пока ездить нельзя, — объяснял тогда. — А деньги простаивают».
Тогда она поняла: защищать себя должна сама. Никто другой этого не сделает.
Но Михаил… Михаил не такой. Она знала это головой. Два года они вместе, и он ни разу не попытался ей указывать, что делать. Наоборот — поддерживал, когда она решила поменять работу. Говорил, что гордится её самостоятельностью.
Лариса встала, подошла к окну. Во дворе гуляла молодая пара с коляской. Мужчина что-то рассказывал, женщина смеялась. Так просто им, так легко. Наверное, никто из них не просыпается по ночам с мыслью: «А что, если завтра всё изменится?»
Телефон молчал. Михаил не звонил, не писал. И это было правильно. Что он мог сказать? «Прости, что хочу на тебе жениться»? «Прости, что думал, ты мне доверяешь»?
А она что могла ответить? «Прости, что не умею любить без страха»? «Прости, что пыталась защищаться от того, чего ты даже не собирался делать»?
Лариса вернулась на диван, взяла подушку, прижала к груди. Пахла его одеколоном — он иногда здесь ночевал. Раньше это казалось таким естественным. Просыпаться рядом с ним, завтракать вместе, слушать его ворчание на пробки по дороге на работу.
Теперь этого не будет. И виновата она сама. Потому что так и не научилась отличать прошлое от настоящего. Потому что дала страхам решать за неё.
А может быть, потому что просто не умеет быть счастливой. Не верит, что это возможно — жить без подстраховок и запасных планов.
Лариса мыла кофемашину в сотый раз за смену, когда услышала знакомый звук колокольчика. Не подняв головы, знала — это он. Сердце забилось быстрее, но руки продолжали методично протирать детали.
— Привет, — сказал Михаил тихо.
— Привет. — Она так и не подняла глаз. — Кофе будешь?
