Я посмотрела на Артёма. Он сидел в своем кресле, сжав деревянные подлокотники так, что казалось, они вот-вот треснут. Его молчание было оглушительным криком.
— Что мы делаем? — спросила я, и сама удивилась, как мой голос может звучать так ровно и спокойно.
— Ждём. И готовимся, — коротко и мрачно сказал Пётр Николаевич.
Томительное ожидание длилось три дня. На четвертый я заметила, что один из садовников, новенький, слишком уж часто поглядывает на наши окна, делая вид, что подравнивает кусты. Я сообщила об этом Петру Николаевичу. Тот лишь мрачно кивнул — слежка уже была налажена.
Вечером я, как обычно, готовила Артёма ко сну. Помогала ему перебраться с кресла на кровать. Накрывала одеялом. Вдруг его рука — уже сильная, цепкая — схватила моё запястье. Сжала с силой, которой я не ожидала. — Про…сти меня, — хрипло, с надрывом выдохнул он.
Я не успела ничего ответить, ничего понять. В дверь резко постучали. Вошёл Пётр Николаевич с двумя бесшумными, профессиональными охранниками. — Всё по плану, — коротко бросил он.
Они быстрыми, отточенными движениями поменяли Артёма местами со специально изготовленным под его сложение муляжом и уложили его в постель. Настоящего Артёма унесли через потайной ход в кабинет. Я осталась одна в огромной, полутемной комнате с чучелом в постели. Мне принесли ужин. Я должна была есть, читать книгу, делать вид, что всё абсолютно нормально.
Сердце колотилось с такой бешеной силой, что я слышала его стук в висках, он заглушал все другие звуки. Я ждала. Часы пробили полночь. В доме воцарилась мертвая, зловещая тишина.
И тогда я услышала едва заметный, почти призрачный скрип — не из коридора, а с балкона. Мы были на втором этаже. Я замерла, перестав дышать. Стеклянная дверь на балкон была зашторена, но не заперта на ключ. Так было уговорено.
Дверь бесшумно, на миллиметр, отъехала. В щель между тяжелыми портьерами протиснулась темная, гибкая тень. Тот самый «садовник». В одной руке у него был небольшой, с тонкой иглой шприц, в другой — темная тряпка. Он скользнул к кровати, замер над «спящим» Артёмом, его глаза блестели в полумраке. Я видела его профиль в лунном свете — сосредоточенный, холодный, безжалостный.
Он поднес тряпку ко рту муляжа, чтобы заглушить возможный звук, и резко, точно воткнул шприц в руку.
И в ту же секунду свет в спальне вспыхнул ослепительным, яростным пламенем.
Он ахнул, ослепленный, и отпрянул. Из-за ширмы вышли Пётр Николаевич и охранники. Я вскочила с кресла, сердце бешено колотясь, готовое вырваться на свободу.
— Руки за голову! Не двигаться! — скомандовал старший охранник, его оружие было направлено на убийцу.
Киллер замер. Он посмотрел на шприц в своей руке, потом на нас, и его лицо исказилось не страхом, а странной, циничной усмешкой обреченного. Он резким, отточенным движением поднес шприц к своей собственной шее.
Раздался глухой, мягкий хлопок. Охранник выбил шприз точным выстрелом из травматического пистолета. Мужчина рухнул на колени, завывая от боли и ярости.
Всё было кончено. Тигр попал в капкан.
Спустя месяц мир перевернулся. Всё было иначе. Крутова арестовали по целому букету статей — от промышленного шпионажа и вымогательства до организации покушения на убийство. Его империя лжи и мести рухнула, рассыпалась в прах.
Я снова стояла в той самой гостиной, где год назад заключила свою сделку с дьяволом. Теперь здесь было светлее, воздух казался не таким спертым. На столе лежал один-единственный документ — заявление о расторжении брака. И рядом с ним — чек. На ту самую, когда-то оговоренную сумму. Даже больше.
Пётр Николаевич смотрел на меня не холодным взглядом хозяина жизни, а усталым, постаревшим взглядом человека, который остался в неоплатном долгу. — Ты спасла ему жизнь, Аня. Не только тогда, в ту ночь. Ты вернула ему желание бороться, жить. Мы оба в неоплатном долгу перед тобой. Останься. Имя, положение, деньги… Всё это может быть по-настоящему твоим. Мы можем попробовать начать всё с чистого листа.
Я посмотрела на Артёма. Он стоял у камина, опираясь на трость, но уже прямо. Он всё ещё хромал, говорил медленно и с паузами, но в его глазах больше не было пустоты или животного ужаса. Там была бесконечная, тяжелая благодарность. И что-то ещё, более сложное и глубокое, на что у меня не было сил ответить.
— Нет, — тихо, но очень твердо сказала я. — Я согласилась на эту сделку только ради одной цели — спасти маму. Я выполнила свою часть договора. Вы заплатили сполна. Мы квиты. Я не продаюсь дважды.
Я взяла со стола чек. Моя рука не дрогнула. Это была не плата за год моей жизни. Это была плата за будущее моей мамы. А мое собственное, настоящее будущее я должна была построить сама. Честно. Без масок, без золотых клеток и чужих войн.
Я повернулась и пошла к выходу. Мои шаги гулко, как удары сердца, отдавались в торжественной тишине огромного, опостылевшего мне дома.
— Аня! — окликнул меня хриплый, но уже гораздо более четкий голос.
Я обернулась на пороге. Артём смотрел на меня, и в его глазах не было ни капли прежней надменности или отчаяния. Только глубочайшее, бездонное уважение.
— Спа…сибо тебе. За… всё.
Я просто кивнула. Слабо улыбнулась. И вышла за дверь, захлопнув ее за собой.
На улице падал лёгкий, пушистый снег. Первый снег этой зимы. Он был чистым, девственным, холодным. Я вдохнула полной, свободной грудью. Воздух больше не пахёл страхом, ложью и болью. Он пах свободой. Я была никем. У меня не было ни работы, ни плана, ни крыши над головой. Но у меня была жизнь. Моя собственная, выстраданная, вырванная из пасти дьявола жизнь. И это было главным. Единственным. Моим.
