Леся сидела на ободранном диване в съёмной однушке и смотрела на чемодан у порога. Вещей было немного — за два года брака она так и не успела обзавестись ничем своим. Всё принадлежало Николаю или, точнее, его матери.
— Забирай свои тряпки и уходи, — холодно бросил Николай, не поднимая глаз от телефона. — Квартира нужна Кристине.
Кристина. Даже имя казалось Лесе неестественно красивым, вычурным. Та самая редакторша из издательства, которая три месяца назад пообещала Николаю рассмотреть его рукопись. Рассмотрела, видимо, не только рукопись.
— Николай, я ведь два года…
— Что два года? — он наконец оторвался от экрана, и в его взгляде читалось такое презрение, что Леся поёжилась. — Два года кормила меня и попрекала? Два года не понимала, что настоящему творцу нужна тишина, а не твоё постоянное: «Когда ты, наконец, найдёшь работу?»
Леся сглотнула комок в горле. Она никогда не попрекала. Она просто работала на фабрике с восьми до шести, а потом приходила домой и шила на заказ до полуночи, чтобы они могли платить за эту однушку на окраине. Чтобы Николай мог сидеть за своим ноутбуком и «творить».
— А Кристина понимает, — продолжил он. — Она сама творческий человек. Она видит во мне талант.
«И зарплату редактора», — подумала Леся, но промолчала. Говорить было бессмысленно.
Она встала, взяла чемодан и направилась к двери. На пороге обернулась:
Зоя Петровна встретила её на лестничной площадке. Высокая, с крашеными волосами цвета воронова крыла, она стояла, скрестив руки на груди, как страж у врат ада.
— Ну что, Леся, наконец-то освободила моего сына? — в её голосе звучало торжество. — Я всегда говорила, что простая швея — не пара такому человеку, как Николай.
— Ничего мне не говори. Два года ты тянула его вниз, не давала ему развиваться. Вечно эта твоя швейная машинка трещала до ночи, как он мог в таких условиях писать?
Леся почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. Все эти месяцы она терпела. Терпела взгляды свекрови, её колкие замечания о «неудачном выборе Коленьки», намёки на то, что Леся специально забеременела, чтобы его удержать (хотя детей у них не было). Терпела воскресные обеды, где Зоя Петровна постоянно сравнивала её с подругами сына — «вот Вика защитила диссертацию», «а Марина открыла свою студию дизайна».
— Знаете что, Зоя Петровна? — Леся подняла голову и посмотрела свекрови прямо в глаза. — Ваш талантливый сын за два года не написал ни одной страницы, которую кто-то захотел бы опубликовать. Зато он отлично научился лежать на диване и жаловаться на жизнь. А моя швейная машинка, между прочим, кормила его все эти годы. Так что не вам меня судить.
Она прошла мимо ошарашенной женщины, спустилась по лестнице и вышла на улицу. Только тогда позволила себе заплакать.
Следующие две недели стали для Леси настоящим кошмаром. Она поселилась у подруги Ирки, но понимала, что долго так продолжаться не может — у Ирки самой двое детей и однокомнатная квартира.
А потом случилось то, что окончательно выбило почву из-под ног. Леся пришла на фабрику и увидела объявление: «В связи с реорганизацией производства сокращается швейный цех. Расчёт через две недели».
Она стояла перед этим листком бумаги и не могла поверить. Всё. Работы нет. Жилья нет. Мужа нет. В тридцать лет она осталась с чемоданом вещей и несколькими тысячами на карте.
— Лесь, ты чего такая бледная? — подошла Ирка с пакетом продуктов. — Опять о нём думаешь?
— Ирк, я работу потеряла.
Подруга присела рядом на диван:
— Ну и что теперь? Искать новую?
— Не знаю. — Леся вытерла слёзы. — Мне надоело работать на других. Знаешь, я всю жизнь шила по чужим лекалам, по чужим эскизам. Делала то, что говорят. Дома — что скажет Николай. На работе — что скажет директор. У свекрови — как она велит…
— Так открой своё дело! — Ирка щёлкнула пальцами. — Ты же шьёшь классно. Помнишь, ты мне платье на выпускной делала? Все спрашивали, где купила.
