Купим нормальную. побольше! Маме – лучшую комнату! Будем ухаживать!
Антонина Петровна, которая всю жизнь ставила на Сереженьку, не колебалась ни секунды. Ей так хотелось быть рядом с любимым сыном, с любимой невесткой Маринкой (она ее иначе как «дочкой» не звала). Она в Маринке души не чаяла, верила, как в родную. На кого там квартиру оформляли, она и не вникала. «Главное – чтоб все вместе!» – говорила она.
Квартиры продали. Купили огромную. Маму к себе перевезли.
– Сначала все хорошо было, – бормотал Серега, глядя в пол. – А потом… Маринка стервой стала. Мать ей мешать начала. То она не так ходит, то не так смотрит. «Сереж, от нее, – говорит, – пахнет!»
Я поймала Димкин взгляд. Мы оба вспомнили бабу Зину.
– А ты что? – спросил Димка брата.
– А что я… Я Марину люблю… И сына. Я говорил маме: «Мам, ну потерпи. Ну что ты как маленькая… Не зли Марину».
Кончилось все предсказуемо. Маринка начала гулять. Нашла себе кого-то помоложе и побогаче. А квартира, разумеется, была оформлена на нее. «Ну я же женщина, Сереженька, мне нужны гарантии!» – говорила она ему когда-то.
Месяц назад она просто выставила Сережу за дверь. А потом и мать…
– Я ее, Дим, не сдавал! – клялся Серега. – Это Маринка! Сказала, что у мамы деменция, хотя нет у нее никакой деменции! Нашла этот приют, заплатила за три месяца вперед из маминых же денег, которые со «сталинки» остались, и сдала ее! А мне сказала, что в санаторий отправила. Я только вчера узнал! Меня к ней не пускали! А потом соседи сказали, что маму увезли какие-то люди. Я по соцслужбам еле нашел этот адрес! Меня самого выгнали! Я теперь… у друга живу. Дим, забери ее, а? У меня денег нет…
Димка молча оформил документы. Мы забрали мать. Она была легкая, как перышко. В машине она держала меня за руку и все шептала:
– Оленька, деточка… прости меня… дуру старую… Я ж не знала… Я ж для них все… А они…
Я отвезла ее к нам в дом. Выделила ей лучшую комнату – светлую, с видом на сад. Мы ее отмыли, переодели, накормили.
Вечером она сидела в кресле, укутанная в плед.
– Оленька, – позвала она меня, – а Димочка… он простил меня?
– Простил, Антонина Петровна. Спите.
– А Сереженька… он же не виноват, да? Это все она, Маринка… змея…
– Спите, – повторила я.
Она задремала. А я вышла на веранду к Диме. Он стоял и курил, глядя в темноту.
– Вот так, Оль, – сказал он глухо. – Жизнь-то как повернула.
– Это не жизнь, Дим, – сказала я, прижимаясь к его плечу. – Это…
Я вдруг вспомнила бабу Зину — её маленькую спину, согнувшуюся над кухонной плитой, ее тихий шепот: «Что ж ты, дочка, так со мной…» И подумала: может, в жизни всё не исчезает? Может, всё просто возвращается туда, где когда-то было очень больно.
