Варьку в селе осудили в тот же день, как живот стал виден из-под кофты. В сорок два года! Вдова! Стыдоба-то какая! Мужика ее, Семёна, десять лет как на погосте схоронили, а она – на тебе, в подоле принесла.
– От кого? – шипели бабы у колодца.
– Да кто ее знает, потаскуху-то! – вторили им. – Тихая, скромная… а вишь ты, куда занесло!
– Девки-то на выданье, а мать – гуляет! Срамота!
Варька ни на кого не глядела. Идет с почты – сумку тяжелую на плече тащит, – а сама глаза в землю. Только губы подожмет. Знала бы она, как оно обернется, может, и не ввязалась бы. Да только как тут не ввязаться, когда кровиночка родная слезами умывается?
А началось все не с Варьки, а с дочки ее, Маришки.
Маришка – это была не девка, а картинка. Копия отца покойного, Семёна. Тот тоже был красавец, первый парень на деревне. Белокурый, синеглазый. Вот и Маринка такая ж уродилась. Вся деревня на нее заглядывалась. А младшая, Катька, – та вся в Варьку пошла. Чернявая, глаза карие, серьезная, незаметная.
Варька в девках своих души не чаяла. Обеих любила, тянула одна, как проклятая. На двух работах: днем – почтальонка, вечером – ферму мыть. Все для них, для кровиночек.
– Вы, девки, учиться должны! – говорила она им. – Не хочу, чтоб вы, как я, всю жизнь в грязи да с тяжелой сумкой. В город надо, в люди!
Маришка в город и уехала. Легко, как выпорхнула. Поступила в торговый институт. И сразу ее там заметили. Фотографии присылала: то она в ресторане, то в платье модном. И жених у нее объявился. Не абы кто, а сын какого-то начальника. «Мама, он мне шубу обещал!» – писала она.
Варька радовалась. А Катька хмурилась. Она после школы осталась в селе, пошла в больницу санитаркой. Хотела на медсестру, да денег не хватало. Вся материнская пенсия по потере кормильца да Варькина зарплата уходили на Маринку, на ее «городскую» жизнь.
А тем летом Маришка приехала. Не как обычно – шумная, нарядная, с гостинцами. А тихая, зеленая какая-то. Два дня из комнаты не выходила, а на третий Варька зашла к ней, а та – в подушку ревет.
– Мама… мама… пропала я…
И рассказала. Жених ее, «золотой» этот, поматросил да и бросил. А она – на четвертом месяце.
– Аборт поздно, мама! – выла Маринка. – Че делать-то? Он меня знать не хочет! Сказал, если рожу – ни копейки не даст! А меня из института выгонят! Жизнь моя… кончена!
Варька сидела, как громом пришибленная.
– Ты… ты что ж, дочка… не убереглась?
