— Я здесь всего на денёк-другой, — улыбнулась она, протирая пыль на подоконнике. — А потом решим, как лучше.
Мила почувствовала, как в груди что-то щёлкнуло. Маленький треск, едва слышный, но опасный — как первая трещина в стекле.
Днем Мила пошла на работу. Вечером, возвращаясь, заметила у подъезда молодого человека — высокого, в джинсовке и с гитарой в руках. Он курил, глядя на небо.
— Извините, вы не знаете, здесь живет Мила? — спросил он, увидев её.
— Меня зовут Артём. Мы учились вместе, на филфаке. Я просто проходил мимо и решил заглянуть.
Она не поверила сразу. Прошло десять лет. Артём — тот самый, с кем они когда-то ночами спорили о Чехове и о том, может ли любовь выжить в браке.
Он поднялся с ней до квартиры. Галина Михайловна открыла дверь и смерила его взглядом, в котором смешались любопытство и презрение.
— О, гости? — произнесла она, словно отчитываясь перед камерой. — А вы кто будете?
— Старый друг, — ответил Артём спокойно.
Он остался ненадолго, пил чай, рассказывал о своей жизни. Уехал в Питер, теперь пишет книги, иногда преподает. Когда уходил, задержался на пороге:
— Мила, если когда-нибудь захочешь просто поговорить — позвони. Без объяснений.
Галина Михайловна молча следила, как он уходит. Потом, повернувшись к Миле, произнесла:
— Неодобрительно, Милочка. Очень неодобрительно принимать мужчин, когда мужа дома нет. Люди и не то подумают.
Мила почувствовала, как в ней что-то оборвалось.
— Пусть думают, что хотят, — ответила она устало. — Я больше не обязана никому ничего доказывать.
Ночью она проснулась от тихих шагов. Галина Михайловна бродила по квартире, заглядывала в шкафы, в ящики, в документы. Мила затаилась, наблюдая из спальни. На лице свекрови была сосредоточенность, почти профессиональная.
На рассвете Мила поняла: это не просто капризы старости. Это — игра. Большая, хитрая, с хорошо продуманным финалом.
И тогда впервые за долгое время она не заплакала, не взорвалась, не стала оправдываться. Она села за стол и написала на листке крупно:
“Никогда не отдавай своё. Ни дом, ни имя, ни себя.”
Листок она положила в ящик под стопку старых чеков. И улыбнулась — впервые за неделю.
Потому что в эту минуту в ней родилось то, чего у неё не было раньше: намерение.
Утром Галина Михайловна снова жаловалась на головную боль и «дурные сны». Мила сделала вид, что верит, и приготовила завтрак.
Когда Костя вернулся с работы, Мила сказала спокойно:
— Я согласна. Пусть твоя мама поживет с нами.
— Правда, — улыбнулась Мила. — Только я хочу, чтобы всё было официально. Давай оформим временную регистрацию.
Он согласился, не подозревая, что именно этим шагом Мила открывала совершенно другую партию — не семейную, а юридическую.
Пока Галина Михайловна вязала свой бесконечный серый шарф, Мила звонила подруге-юристу. А где-то на другом конце города Артём, вернувшийся в свой маленький питерский чердак, получал от неё короткое сообщение:
