Она взяла сумку, накинула плащ. Максим попытался её остановить: — Мам, ну зачем вы так? Давайте спокойно…
— Спокойно? — она повернулась к нему. — Я просто не ожидала, что мой сын станет таким эгоистом. Катя бы за тебя последнее отдала, если бы могла.
Лариса едва удержалась, чтобы не ответить. Слова уже стояли на языке, но она сжала губы. Светлана Игоревна хлопнула дверью. В прихожей остался запах её духов и тяжёлая, вязкая тишина.
Максим опустился на стул, потёр лоб. — Ну вот, — сказал он глухо. — Отлично поговорили.
— Это не я начала, Макс.
Она устало опустилась рядом. — Я просто больше не могу всё время проглатывать. Каждый раз одно и то же: “Катя несчастная”, “Катя слабая”, “Катя не может”. А мы что, железные?
Он молчал. Минуты тянулись, как жвачка. За стеной гремел соседский телевизор, в спальне мерно тикали часы.
— Что теперь? — спросила Лариса наконец.
— Теперь… мама обиделась. И надолго.
— Пусть. Зато мы сказали правду.
Максим посмотрел на неё — взгляд усталый, тёплый, но с болью. — Лара, ты не понимаешь. Она одна растила нас. У неё в голове — что семья должна держаться вместе любой ценой. Для неё Катя — это больное место.
— Я понимаю, — мягче сказала Лариса. — Но любая “цена” должна иметь предел. Иначе кто-то в итоге остаётся без ничего.
Он не ответил. Только кивнул, потер переносицу.
На следующий день Максим поехал к матери — “просто поговорить”. Вернулся поздно, усталый, с потухшими глазами. — Она не хочет со мной разговаривать, — сказал он, снимая куртку. — Говорит, что ты разрушила семью.
— Катя там. Сидит, молчит. На меня даже не смотрит.
Лариса вздохнула. — Она взрослая женщина. Не ребёнок. Рано или поздно ей придётся понять, что никто ей ничего не должен.
— Может, и правда ей тяжело, — тихо сказал он. — Знаешь, она всё время дома. Мама говорит, она почти не выходит.
— Может быть. Но ты же понимаешь, что мама этим только усугубляет. Чем больше они вместе, тем сильнее зависимость.
Он кивнул, но без уверенности.
Прошла неделя. Лариса работала из дома — отчёты, звонки, клиенты. Макс допоздна задерживался в офисе. Дома царила натянутая тишина. Иногда они пересекались на кухне, говорили коротко, по делу.
Однажды вечером, когда она мыла посуду, зазвонил телефон. Номер незнакомый.
Она машинально вытерла руки. — Здравствуй, Катя.
— Нам нужно встретиться, — голос звучал тихо, неуверенно. — Не ссориться, просто поговорить.
— Просто. Хочу объяснить. Завтра, в три, “Шоколадница” у метро. Приходи, ладно?
Лариса поколебалась, но согласилась.
После звонка она долго стояла у окна, глядя на мокрый снег. Лампочки фар отражались в лужах, люди спешили по тротуару, поджимая плечи. Что бы Катя ни задумала, бежать от этого разговора было бессмысленно. Когда-то всё равно пришлось бы поставить точку. Или хотя бы запятую.
Лариса выключила свет и пошла спать.
Кафе было почти пустое — суббота, полдень. Катя уже сидела у окна: тонкая, бледная, с неухоженными волосами и потухшими глазами. На столе — чашка с остывшим кофе, рядом телефон без чехла.
— Привет, — сказала она, когда Лариса подошла.
— Спасибо, что пришла.
Лариса села напротив, сняла перчатки. — Ты хотела объясниться.
Катя нервно помешала ложечкой кофе. — Мама… она, наверное, сказала тебе кучу всего. Но я не просила её вмешиваться.
— Ну… — Катя пожала плечами. — Может, немного. Просто сказала, что устала жить со мной в одной комнате. Я думала, она как-то решит вопрос, а не придёт к вам с предложением размена.
Лариса молча слушала. Катя говорила тихо, будто боялась спугнуть собственные слова. — Я понимаю, ты злишься, — продолжила она. — Наверное, я и правда много лет… не то чтобы жила не так, просто не справлялась.
Катя отвела взгляд. — Не знаю. Мне всегда всё трудно. Работа — стресс. Люди — стресс. Я быстро выгораю. А мама… мама жалеет.
— Наверное. — Катя грустно улыбнулась. — Я не прошу квартиру. Просто… не знаю, что делать.
Лариса посмотрела на неё долго, внимательно. Перед ней сидела не враг, не ленивая иждивенка, а человек, запутавшийся в собственной беспомощности. И всё равно — это не решало проблемы.
Она сделала глоток кофе. — Хорошо, Катя. Давай попробуем разобраться.
