— Значит, ты серьёзно считаешь, что это нормально? — голос Ларисы звенел, как натянутая струна. — Приехать вечером без звонка и объявить, что мы должны разменять квартиру ради твоей сестры?
Максим стоял в коридоре, сжимая в руках чашку с остывшим чаем. Он выглядел так, будто хочет провалиться сквозь пол. — Лара, ну не начинай. Мама же просто предложила…
— Предложила? — она едва не рассмеялась. — Это не предложение, это ультиматум! Ты слышал, как она сказала? «Вы живёте как на курорте, пока сестра копейки считает». Знаешь, сколько я вкалываю, чтобы этот “курорт” существовал?
Из кухни донёсся шелест — Светлана Игоревна вернулась из ванной, вытирая руки бумажным полотенцем. — Я всё слышу, Лариса, — спокойно сказала она. — И да, я считаю, что в трудные времена семья должна помогать. А у Кати сейчас именно такие времена.
Лариса повернулась к ней. — У Кати эти “трудные времена” длятся лет десять, если не больше. Сколько можно жить за чужой счёт?
— Ты не понимаешь, — голос свекрови был ровным, почти мягким, но в нём сквозила сталь. — Катя не приспособлена к жизни. Она ранимая, у неё тонкая душевная организация. А я уже не могу всё тянуть.
— Тонкая душевная организация — это когда человек пишет картины или музыку, а не сидит весь день в телефоне, — сорвалось у Ларисы. — Извините, но мне уже надоело.
Максим резко шагнул вперёд: — Лара, не говори так, пожалуйста.
— А как мне говорить, Макс? По-твоему, я должна молчать, когда нас пытаются обложить чувством вины? Мы с тобой ипотеку платим, у нас каждый месяц — как на пороховой бочке. А теперь ещё сестра с квартирой.
Светлана Игоревна выпрямилась, скрестила руки на груди. — Никто вас не заставляет отдавать квартиру. Я всего лишь сказала — можно разменять. Найти вариант поменьше, чтобы и вы жили, и Катя могла начать жизнь заново.
— За наш счёт, — отрезала Лариса. — Знаете, что такое ипотека? Это значит, что квартира не наша. Она банка.
— Ну не драматизируй, — вмешался Максим. — Мама просто беспокоится.
— Конечно, беспокоится, — с горечью сказала Лариса. — Только не о тебе, Макс, и не обо мне. А о том, чтобы у Кати была крыша над головой. А кто за это заплатит — неважно.
Светлана Игоревна тяжело вздохнула, села в кресло в гостиной. — Я всю жизнь тяну вас двоих. После смерти отца я вкалывала на двух работах, лишь бы вы выросли людьми. Ты, Максим, стал человеком — это правда. А вот Катя… ну, не у всех одинаковая судьба.
— Мам, я понимаю, — начал Максим, но Лариса перебила: — Нет, не понимаешь! — она резко повернулась к нему. — Ты просто снова молчишь, потому что не хочешь обидеть. Но в итоге обижаешь меня.
Максим опустил глаза. Лариса ощутила, как знакомое чувство — смесь обиды, усталости и раздражения — поднимается изнутри, как горячая волна. Она закрыла ноутбук, поставила на подоконник. — Давайте говорить прямо. Вы хотите, чтобы мы продали эту квартиру и купили две. Одну — нам, одну — Кате. Так?
Светлана Игоревна кивнула. — Это справедливо.
— Справедливо? — Лариса усмехнулась. — Мы с Максимом копили на взнос три года. Три! Я тогда работала бухгалтером днём и писала отчёты по ночам. Мы отказывали себе во всём. А теперь вы хотите, чтобы мы добровольно уменьшили себе площадь, увеличили платежи и подарили студию вашей дочери.
— Нашей дочери, — поправила её свекровь.
— Нет, вашей. Моя семья — это я и мой муж. А Катя — ваша забота, не наша.
Воздух в комнате стал густым, почти осязаемым. За окном падал мелкий ноябрьский снег, фонари размывались в белой пелене. Где-то во дворе тявкал пёс, и этот звук показался Ларисе болезненно реальным, контрастным — как будто весь мир сжался до этого узкого круга света и трёх людей, запертых в квартире.
Максим нервно прошёлся по комнате. — Лара, может, давай потом? Не сейчас.
— А когда, Макс? Когда мама решит, что мы ещё и машину должны продать, чтобы купить Кате дачу?
— Хватит! — сорвался он. — Ты перегибаешь.
— Нет, я просто называю вещи своими именами.
Светлана Игоревна встала. — Я вижу, с тобой бесполезно говорить, Лариса. Для тебя семья — это только муж. Остальные — так, приложение.
— Для меня семья — это те, кто несёт ответственность, а не перекладывает её.
— Хорошо, — голос свекрови стал ледяным. — Я поняла.
