— Ты что, совсем с ума сошла? — голос Андрея гулко отдавался в узкой кухне. — Нет, — Олеся поставила чашку на стол, и фарфор звякнул. — Я просто устала.
Они стояли друг напротив друга — муж и жена, два человека, которые когда-то любили, а теперь едва сдерживали раздражение. Октябрьский вечер тянулся серым шлейфом за окном, с балкона доносился запах мокрых листьев и выхлопных газов. Где-то на улице хлопнула дверца машины, но в их кухне было ощущение глухого вакуума — будто весь мир сжался до этих восьми квадратных метров и кипящего чайника.
— Устала она, — Андрей хмыкнул. — От чего, интересно? От того, что я работаю по двенадцать часов в день, чтобы ты ни в чём не нуждалась? — От твоей матери я устала! — сорвалась Олеся. — От её бесконечных “Андрюша, помоги”, “Андрюша, купи”, “Андрюша, мне тоже хочется, как у Людки”!
Андрей резко повернулся, будто его ударили. — Не смей так говорить о моей маме. — А как мне о ней говорить? — Олеся подошла ближе, и в голосе прорезался металл. — Она звонит тебе каждый день, лезет во всё. И мало ей звонков — она приходит без приглашения, будто у нас гостиница.
Она понимала, что снова говорит слишком резко, но сдержаться не могла. Всё накопленное раздражение, все месяцы унижений и бесконечных “мамочкиных” просьб — теперь вырывались наружу.
Андрей сжал кулаки. — Мама одна. Ей тяжело. — Ей тяжело? — Олеся рассмеялась безрадостно. — Она работает меньше, чем я, получает больше, и при этом живёт за наш счёт!
“Каждый раз, когда Андрей говорил “мама”, Олеся слышала — “важнее тебя”.”
Она отвела взгляд. На столе лежали невымытые тарелки, над плитой коптилась лампочка. Всё это казалось символом их жизни — бытовой, уставшей, потерявшей смысл.
— Слушай, — Андрей поднял руки, стараясь говорить спокойнее. — Она же не просит чего-то невозможного. Ну да, помогли ей с ремонтом, с телефоном, с кольцом. Это же моя мать, понимаешь? — А я кто? — спросила Олеся, тихо, почти шёпотом.
Муж замолчал. На мгновение между ними повисла тишина — вязкая, густая, как сироп.
— Всё это из-за твоей ревности, — выдохнул он наконец. — Ты просто не можешь терпеть, что я помогаю родителям. — Родителям? — усмехнулась Олеся. — Родителям — да. Но ты помогаешь не родителям. Ты обслуживаешь её капризы, Андрей.
Он отвернулся. — Не начинай снова. — А кто, если не я? — Олеся обошла стол, встала напротив. — У тебя глаза закрыты. Она манипулирует тобой, как хочет. “Андрюша, мне нужен телевизор”, “Андрюша, я хочу новый чайник, потому что у Людки блестящий”… И ты всё это выполняешь, как мальчишка.
Андрей шагнул ближе, навис. — Хватит мне учить, как обращаться с матерью.
Она почувствовала, как внутри снова вскипает. — Если бы ты просто помогал, я бы слова не сказала. Но ты взял кредиты, Андрей! Кредиты! Без моего ведома! На триста тысяч!
Он сжал губы. — Я всё отдам. — Когда? — Олеся ткнула пальцем ему в грудь. — Когда нас выселят из квартиры? Когда отключат свет?
В её голосе дрожал страх, но она не позволила ему прорваться наружу. Андрей молчал. Потом тихо сказал: — Я просто хочу, чтобы мама жила спокойно.
Эта фраза стала последней каплей. — А я, значит, не человек? Пусть она живёт спокойно, а я — в долгах, на нервных таблетках и с пустым холодильником?
Он отвернулся к окну, где отражалось его усталое лицо. — Ты не понимаешь. У неё никого больше нет.
Олеся хотела крикнуть: “Есть! Есть ты!” — но не сказала. Потому что поняла: он не слышит. Не хочет слышать.
Они молчали долго. В тишине слышно было, как тикали часы и как где-то за стеной кашлял сосед. А потом Андрей сказал: — Если бы ты относилась к ней по-человечески, она бы не чувствовала себя чужой. — Она и есть чужая. — Голос Олеси стал ровным, почти ледяным. — И чем раньше ты это поймёшь, тем лучше.
Он резко повернулся: — Знаешь что? Может, тебе просто не место рядом со мной, если ты не можешь принять мою семью. — А может, тебе не место здесь, если ты считаешь, что семья — это только мама, а не жена.
Олеся говорила спокойно, но внутри всё дрожало. Андрей стоял напротив, будто готовый к драке, но она больше не боялась. Она уже знала, что эта сцена — не случайность. Что всё к этому шло. К этому — и дальше.
Ночь опустилась на город рано. Октябрь выдался холодным, и в их двушке на четвёртом этаже снова не включили отопление. Олеся сидела на подоконнике, кутаясь в плед, и смотрела, как на парковке под фонарём Андрей курит. Он звонил матери. Даже отсюда было видно, как часто он кивает и что-то объясняет.
“Вот она, его настоящая семья. А я просто приложение к квартире.”
Мысль пришла неожиданно, но в ней была страшная ясность. Она не чувствовала злости — только опустошение.
На кухне остыл чай, телефон мигал непрочитанным сообщением от коллеги, но ей было всё равно. В голове вертелось одно: что дальше?
