Валерия рассмеялась. Но это был не смех — скорее истерический, с ноткой бешенства. — Это что сейчас было? Ты серьёзно? Ты пришла в мой дом и говоришь, что я должна уступить тебе свою спальню?
— Лерочка, не заводись, — Галина Петровна подняла ладонь, будто гаишник на трассе. — Я же добра хочу. Вы семья. Нужно делиться. Я одна, мне тяжело. Ты пойми, мать всегда должна быть рядом.
— Прекрасно, — Валерия резко повернулась к Никите. — Так что, дорогой? Ты со мной или с мамочкой?
Он замялся. Смотрел то на жену, то на мать, как будто его сейчас проверяют на экзамене, а он даже шпаргалку потерял. И выдал:
— Лер, ну не начинай. Ты же понимаешь, это временно. Ну потерпишь чуть-чуть…
Вот тут и бахнуло. Последняя капля. Валерия почувствовала, как пальцы сжались в кулаки. Голос сорвался:
— Потерплю? В собственной квартире? Да меня уже тошнит от твоего «потерплю»! Ты когда собирался меня спросить? Или у вас с мамочкой всё давно решено?
— Никита, не молчи, — Галина Петровна подхватила момент, — скажи ей, что так правильно. Мужчина всегда слушает мать, а не бабу.
Валерия сделала шаг к ней и холодно произнесла:
— Ещё раз назовёшь меня «бабой» — вылетишь отсюда с чемоданом в зубах. И это не фигура речи.
Воздух загустел. Никита попытался разрядить обстановку, дернув плечами: — Девчонки, давайте спокойно…
— Девчонки? — перебила Валерия. — Я тебе кто, подружка из двора? Я жена. И у меня в квартире правила простые: жить здесь будет тот, кого я хочу видеть. Всё. Точка.
Галина Петровна фыркнула. — Вот и показала своё лицо. Эгоистка. Я знала, что ты моему сыну не пара. Он же мягкий, добрый, а ты — холодная. Всё для себя.
— Конечно, для себя, — резко ответила Валерия. — Потому что если я не подумаю о себе, вы меня из моего же дома выжмете, как лимон.
Она подошла к двери и открыла её настежь. — Чемодан оставь за порогом. И сапоги тоже. В моей квартире тебе не место.
— Валя… — Никита сделал шаг к ней, но голос его был тонкий, как у школьника перед директором. — Ты перегибаешь.
— Я перегибаю? — Валерия повернулась к нему, и в глазах у неё плескалась злость. — Нет, милый. Я наконец-то выпрямилась. Хватит гнуться.
Галина Петровна схватила чемодан, прижала его к себе, будто ребёнка, и, покраснев, вышла в подъезд. Но взгляд бросила — колючий, обещающий новые бои.
Дверь хлопнула. В квартире воцарилась тишина. Никита уставился на жену так, будто впервые понял: она не собирается играть в его игры.
— Лер… — начал он, но слова застряли.
Валерия развернулась, пошла в спальню и села на кровать. Сердце грохотало, в голове шумело, но одно она знала точно: этот конфликт только начался.
Три дня в квартире стояла гробовая тишина. Валерия ходила по комнатам, как по минному полю: каждое движение — с оглядкой, каждое слово — через зубы. Никита старательно делал вид, что ничего не произошло. Сидел за компьютером, играл в танчики, ел пельмени и молчал. Тот самый «муж», который в ЗАГСе клялся быть рядом в радости и в горе. Вот только, похоже, рядом он умел быть исключительно с мамой.
На четвертый день всё и полыхнуло. Началось с мелочи — с тапочек. Валерия зашла в прихожую и увидела у двери чужие тапки. Домашние, розовые, с вытертой подошвой. Она сразу поняла: это она снова приходила. И самое мерзкое — Никита даже не счёл нужным предупредить.
— Так, — Валерия громко позвала. — Ты мне объяснишь, откуда здесь обувь твоей мамы?
Никита высунулся из кухни, держа в руках кружку с кофе. На футболке — пятна соуса. Глаза виновато округлённые, губы поджаты.
