— Значит, ты уже решил за меня, да? — я стояла в дверях кухни, держала в руках мокрую тряпку и старалась не швырнуть её в стену. — Решил, не спросив. Как обычно.
Игорь даже не поднял головы от телефона. — Ань, давай без истерик. Это просто ремонт. Мы же не стены ломаем.
— Мы? — я горько усмехнулась. — Ты, твоя мама и строители, которых она уже нашла. Меня-то в этом «мы» давно нет.
Он вздохнул и наконец посмотрел на меня. — Ты опять начинаешь. Мама просто хочет помочь.
— Да я уже выучила наизусть, что она хочет, — перебила я. — Чтобы кухня была, как в её квартире. Чтобы обои «поспокойнее». Чтобы посудомойка — обязательно «на будущее, с ребёнком пригодится».
— И что тут плохого? Она соображает в быту.
— Соображает, как удобнее тебе. А я тут как приложение к мебели.
Он отвернулся, потер переносицу, будто я ему надоела. — Ань, ну мы же не чужие люди. Живём вместе уже четыре года. Твоя квартира — наш общий дом. Разве не так?
— Нет, Игорь. Это моя квартира. Моей бабушки. Моё жильё.
Он хмыкнул. — Квартира, в которой я ремонт делаю, мебель покупаю, технику ставлю. И всё это твоё, да?
— Да, — сказала я, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание. — Моё.
Он помолчал. Потом встал, достал из кармана ключи. — Ладно. Не хочешь — не надо. Но мама уже заказала рабочих.
— То есть ремонт всё равно будет?
— Будет, — сказал он спокойно. — У нас общий быт.
Вот тогда я впервые поняла, что наш брак давно трещит по швам. Не громко, не драматично — просто незаметно трещит, как старые стены в панельном доме.
Квартиру я получила от бабушки в двадцать три года. Однокомнатная, обычная, на окраине города, зато своя. Когда мы с Игорем поженились, я не думала, что однажды эта квартира станет линией фронта.
Поначалу всё было нормально. Мы жили скромно, спорили из-за мелочей, но потом всё чаще стали всплывать фразы вроде: — Мама говорит, так не делай. — Мама советует не экономить на плитке. — Мама считает, что без детей семья не настоящая.
Я смеялась, отмахивалась. Думала, пройдёт. Но «мама» поселилась между нами прочно, как запах жареной рыбы после неудачного ужина.
Ремонт начался летом, под самую жару. Строители тащили мешки с цементом, я работала из дома, стараясь не слышать дрели, Игорь ездил на работу, а Валентина Петровна появлялась каждую субботу — как инспектор. В сумке — контейнеры с котлетами и список указаний.
— Вот тут надо розетку повыше, — говорила она, — а то провода висят, как у бомжей. И шторы надо другие. Светлые, простор делают.
Я кивала, молча. Иногда хотелось просто крикнуть: «Уйдите вы все из моей квартиры!» — но понимала, что тогда начнётся война. А я не была готова к войне.
Игорь взял кредит на ремонт — пятьсот тысяч. Даже не обсудил со мной. — Это инвестиция, — сказал он, как будто речь шла о бизнесе, а не о нашем доме. — Мы сделаем ремонт, и квартира подорожает.
— Зачем нам, чтобы она дорожала? Мы же жить здесь будем.
— Мало ли. В жизни всё бывает.
Эта фраза мне тогда не понравилась, но я промолчала.
Ремонт закончился ближе к весне. Квартира действительно преобразилась — новая кухня, итальянская плитка, встроенные шкафы. И всё это будто больше не принадлежало мне. В каждом углу — следы Валентины Петровны: шторы, которые я не выбирала, обои, которые она «согласовала», даже сервиз на полке — её подарок.
— Ну что, теперь жить можно, — сказала она, осматривая результат.
Я вспомнила, как она сказала те же слова пять лет назад, когда впервые пришла ко мне. И поняла — это был не комплимент, а акт приёмки.
