Судья слушала их с каменным лицом. — Мой доверитель вложил значительные средства, — вещал адвокат Игоря. — Квартира увеличила стоимость на шестьсот пятьдесят тысяч. Просим признать право собственности либо взыскать компенсацию.
Марина Владимировна поднялась: — Это были расходы на совместное проживание. Никаких доказательств того, что это инвестиции, нет.
— Я сама давала деньги! — закричала Валентина Петровна.
— Тишина в зале, — сказала судья.
Суд тянулся месяц. Четыре заседания — четыре нервных срыва, десятки страниц бумаг и ощущение, будто я отстаиваю не квартиру, а саму себя.
На втором заседании пришёл прораб — маленький мужик в грязной куртке, мял кепку в руках и бубнил: — Да, ремонт делали. Да, за всё платил Игорь. Марина Владимировна спросила: — А в договоре кто указан заказчиком? — Женщина. Ну, она. — Он ткнул в меня пальцем. Судья подняла бровь: — То есть заказчиком была ответчица? — Ну да. Но деньги-то он приносил! — прораб забеспокоился. — Ему и надо было, чтобы всё красиво.
Валентина Петровна фыркнула с первого ряда, громко, демонстративно. — Он делал это не для себя, а для семьи! — бросила она. — Ещё одно замечание, и я выведу вас из зала, — спокойно сказала судья.
На следующем заседании тащили свидетелей. Соседка Валентины Петровны, дама лет семидесяти, рассказывала, как Игорь «сам таскал мешки» и «страдал, потому что Аня ничего не ценила». Я смотрела на неё и думала: откуда в людях столько готовности судить чужую жизнь, когда у самой внуки по помойкам бегают?
Потом пришёл эксперт — тот самый, что оценивал рост стоимости квартиры. Гладкий, самоуверенный, говорил наигранно уверенно, будто продавал что-то. Марина Владимировна задала пару простых вопросов: — Скажите, вы проводили оценку по документам или выезжали на объект? — По документам, конечно. Фотографии были предоставлены. — Кем? — Истцом. — То есть вы не видели квартиру лично? — Нет. — Тогда на основании чего вы утверждаете, что её стоимость выросла? Он замялся. Судья записала что-то в блокнот.
После заседания Марина Владимировна улыбнулась: — Всё, Анна Сергеевна. Их дело посыпалось.
Я хотела поверить. Но знала: пока не услышу приговор, не успокоюсь.
На последнем заседании Валентина Петровна уже не приносила свою толстую папку. Сидела мрачная, губы сжаты в нитку. Игорь выглядел уставшим, как будто не спал неделю. Когда судья начала читать решение, я даже не дышала.
— В удовлетворении исковых требований отказать…
Эти слова прозвучали как освобождение. Не победа, а просто тишина после долгого грохота.
Я не повернула головы ни к Игорю, ни к его матери. Просто взяла сумку и вышла. На улице стояла серая сентябрьская морось. Город гудел, пахло мокрым асфальтом и дымом. Я вдохнула, будто впервые за долгое время.
Через неделю позвонила Марина Владимировна. — Апелляции не будет. Можешь выдохнуть.
Я поблагодарила её и отключилась. Казалось, всё позади. Но оказалось — только начало последнего акта.
Через несколько дней позвонил Игорь. — Можно я заеду? У меня в кладовке остались инструменты.
Я согласилась. Он приехал вечером. Был другой — постаревший, какой-то осунувшийся. Стоял в прихожей и не решался пройти дальше. — Проходи, — сказала я.
Он зашёл на кухню, открыл кладовку, достал пластиковый чемоданчик с инструментами. Потом сел на диван и долго молчал. — Зачем вы всё это устроили, Игорь? — спросила я тихо. — Зачем было в суд идти?
Он посмотрел в пол. — Мама сказала, что это правильно. Что я не должен всё оставлять тебе. Что я не обязан уходить ни с чем.
— А ты сам что думал?
