Но у Мили был другой план. Она не собиралась проигрывать. Не теперь. Не после всего.
Она аккуратно сложила фотографию в сумку. И впервые за много дней улыбнулась — тихо, едва заметно. Не злорадно, не мстительно. Просто — потому что знала: игра только началась.
Когда Мила приехала в дом в третий раз, она уже не боялась. Боязнь уходит первой — после неё остаётся только ясность, почти холодная.
Всё вокруг выглядело как чужой спектакль: свежевыкрашенные стены, занавески с мелкими цветами, новые стулья, явно привезённые кем-то из старой жизни. На крыльце сидел тот же мужчина-работник, теперь уже с сигаретой. Он молча кивнул. — Она дома? — спросила Мила. — Дома, — ответил он. — Но у неё гости.
Гости оказались не кем иным, как соседкой — сухой женщиной с рыжими волосами и выражением вечного одобрения. Тамара Ивановна разливала чай и смеялась, и Мила подумала, что никогда не видела её такой живой.
— А, пришла, — сказала свекровь, не меняя интонации. — Хозяйка вернулась проверять владения?
Мила прошла к столу, поставила на него старую фотографию. — Это вы с Георгием, — сказала она спокойно. — На этом самом месте. Тамара замерла. Чайная ложка звякнула о чашку. — Откуда у тебя это? — Из прошлого. Которое вы забыли вернуть.
На мгновение в лице свекрови мелькнуло что-то — растерянность, боль, может быть, страх. Но потом всё исчезло. — Ах, девочка. Ты ничего не понимаешь. Это было сто лет назад. Георгий умер. — Он не умер, — сказала Мила. — Он жив.
Эти слова она произнесла, не будучи уверенной. Но она чувствовала, что они — правда. Потому что перед встречей она снова звонила рабочему — тому самому, седому. И он сказал: «Георгий жив. Только не хочет, чтобы о нём знали. Живёт в соседней деревне. После пожара уехал, думал — всех потерял.»
Теперь Мила смотрела прямо в глаза Тамаре. — Он живёт неподалёку. И если вы не оставите этот дом, я приведу его сюда. Пусть он сам решит, кто из нас хозяйка.
Тамара поднялась. Медленно. В её движениях было что-то звериное — осторожное, как перед броском. — Ты не смей. Он… не должен… — Почему? — Потому что он увидит, во что я превратилась! — выкрикнула она. — Ты думаешь, я не знаю? Думаешь, я не помню, как всё сгорело из-за меня?
Молчание обрушилось на всех троих. Соседка прижала ладонь к губам. Мила стояла, не двигаясь.
— Это я, — продолжала Тамара. — Я тогда оставила свечу на веранде. Он просил — не зажигай. А я зажгла. Хотела, чтобы красиво было. Праздник устроить. Дом вспыхнул, как коробка спичек. Он бросился спасать сына. Потом исчез. Я думала — сгорел. А он просто ушёл. От нас. От меня.
Голос её дрожал, но не от слабости — от того, что признание стало поздним. — Понимаешь теперь? Этот дом — мой грех. Я просто хотела его вернуть. Хотела… закончить.
Мила опустила голову. Все слова, что она готовила, вдруг потеряли смысл. Перед ней стояла не злодейка, не враг, а старая женщина, уставшая от собственной вины.
— Тамара Ивановна, — тихо сказала Мила, — я не отнимаю у вас прошлое. Но этот дом теперь — мой. Я не дам вам здесь умереть, понимаете? Та кивнула. — Тогда дай мне хотя бы одну ночь. Последнюю.
Они остались втроём — Мила, Тамара и тот рабочий. К вечеру он привёл Георгия. Старик, с лицом, иссечённым временем, с глазами, в которых не осталось ни упрёка, ни тепла. Он вошёл, не говоря ни слова. Посмотрел на дом, на Тамару, на Милу. — Много лет прошло, — сказал он просто. — Прости, — прошептала Тамара. Он кивнул. — Я давно простил.
А потом сел на скамью и посмотрел в окно. За окном гас вечер, пахло яблоками и холодом.
Той ночью Мила не спала. Она слышала, как они с Тамарой тихо разговаривают внизу. Без крика, без упрёков — как двое людей, у которых больше нет сил для войны. Утром Георгий ушёл. А Тамара умерла.
Просто заснула в кресле на веранде. С чашкой чая в руках. На рассвете.
Фёдор приехал позже, уже бледный, сломанный. Он стоял у тела матери и повторял одно и то же: — Я не успел… я не успел…
Мила подошла к нему, обняла. Не ради утешения — просто потому, что так делают, когда всё остальное уже невозможно исправить.
— Она вернулась домой, Федь, — сказала она тихо. — И теперь всё закончилось.
Через неделю Мила снова приехала туда одна. Сад был пуст, но странным образом — живой. На столе лежала старая фотография: Тамара и Георгий, а между ними маленький мальчик. Фотография, которой не было раньше. Она положила её в ящик и закрыла крышку.
Дом больше не казался чужим. Он стал тише. Как будто выдохнул. И Мила впервые за всё время почувствовала — он принял её.
