Лена молча взяла чемодан, поставила в коридоре. — Мам, может, сначала поговорим? — Да что тут говорить, — отмахнулась мать, проходя на кухню. — У нас теперь общий дом. Ты не представляешь, как мне надоело жить одной. Вот увидишь, веселей будет.
Она говорила и говорила, перебирая на столе банку, доставала какие-то тряпки, рассматривала шкафчики. Лена стояла у двери, слушала этот поток слов и чувствовала, как где-то внутри постепенно нарастает ледяное спокойствие — то самое, перед бурей.
— Мам, — сказала она наконец, — я завтра рано на работу. Давай потом всё обсудим. — Обсудим, обсудим, — махнула мать рукой. — Только ужинать мы будем по-человечески. Не как у тебя — пельмени из микроволновки.
Лена кивнула. Не потому, что согласна. Просто не осталось сил спорить.
Ночью она не спала. Лежала, слушала, как мать ходит по квартире, двигает стул, шуршит пакетами. «Может, правда я жестокая?» — мелькнула мысль. Но тут же появилась другая: «Нет. Просто я наконец устала быть удобной».
Она вспомнила, как когда-то сказала отцу: «Пап, а если я не такая, как мама хочет, это плохо?» А он ответил: «Это значит, что ты — ты».
Лена перевернулась на бок, закрыла глаза. Завтра всё решится. Как бы ни было больно, дальше так жить нельзя.
— Я не понимаю, почему у тебя всё так запущено, — с утра начала мать, заглянув в холодильник. — Колбасы — два кусочка, молока нет, овощей нет. Ты вообще чем питаешься? — Работаю, мам. Прихожу поздно, не до готовки. — Это не оправдание. Женщина должна кормить себя как следует. А потом удивляешься, что у тебя ни семьи, ни детей. Кто ж на тебя посмотрит с этими полуфабрикатами?
Лена стояла у зеркала в прихожей, застёгивая куртку. Хотелось ответить, но язык не поворачивался — бессмысленно. В такие моменты мать была как асфальтовый каток: спорить бесполезно, только раздавит.
— Мам, я опаздываю. Поешь, отдохни, вечером поговорим. — Ага, конечно, ты всё время «вечером». Только этот вечер никогда не наступает.
Мать продолжала ворчать, но Лена уже вышла за дверь. Лифт ехал медленно, как нарочно. В зеркале кабины она увидела своё лицо — усталое, с тенью раздражения в уголках губ. Ей стало страшно: а вдруг и правда становится похожей на мать?
На работе Лена с трудом сосредоточилась. В отчётах путались цифры, коллеги спрашивали ерунду. Ближе к обеду позвонила Наташа.
— Лён, привет! Мама у тебя, да? — У меня. — Ну вот и хорошо. А то у нас места совсем нет. Димка опять все игрушки разбросал, Витя ругается. Хоть немного передохнём.
Лена сжала телефон крепче. — Нат, ты вообще понимаешь, что мама просто так отдала тебе квартиру? Без согласия, без обсуждения. — Лена, не начинай! Она сама захотела. Мы даже отговаривали! — Да ладно. Вы только и ждали. — Не говори ерунды. Ты же всегда была самостоятельная, тебе ничего не надо. А у нас двое детей, Витю сократили. Мама всё правильно сделала.
Лена замолчала. Хотелось крикнуть, но слова застряли где-то в горле. — Всё, Нат, я на работе. Потом.
Она отключилась и долго смотрела в экран монитора, пока буквы не расплылись.
К вечеру она возвращалась домой как на допрос. Поднималась по лестнице медленно, чувствуя, как под каждым шагом скрипит бетон. У двери — запах жареного лука.
— О, пришла! — мать встретила её в фартуке, вся в делах. — Я борщ сварила, в морозилке нашла мясо. И шторы перестирала — грязные были, ужас. Завтра окна помою. — Мам, я же просила ничего не трогать, — устало сказала Лена, снимая ботинки. — Не трогать? Так ты же в грязи жила! Всё запущено. Я порядок навожу.
Лена прошла на кухню. В раковине громоздилась гора посуды, на плите булькал борщ, на столе — куча вещей, которых она даже не помнила. — Мам, я не хочу борщ. — Ну и зря. Я целый день стояла у плиты!
Голос матери дрожал от обиды. Лена опустилась на табурет, закрыла глаза. Слышала, как в детстве, — тот же тон, те же интонации: «Я стараюсь, а ты неблагодарная». Всё повторяется, как старая пластинка.
— Мам, давай поговорим спокойно, — сказала она. — Я не против, что ты поживёшь здесь, но это временно. — Что значит — временно? — мать всплеснула руками. — У нас договорённость! — У нас? — Лена усмехнулась. — Я не помню, чтобы я что-то подписывала. — Леночка, не начинай. Мне же негде теперь жить. Ты хочешь, чтобы я на улицу пошла? — Ты сама выбрала. — Ради семьи! Ради внуков! Разве это преступление?
Лена встала, чувствуя, как по спине проходит волна злости. — Мам, хватит. Я взрослый человек. Я не обязана решать все ваши проблемы. — А я — твоя мать! — выкрикнула Анна Ивановна. — Без меня ты бы вообще ничего не добилась! Я ночей не спала, чтобы вы с Наташей выросли людьми! — Ты ночей не спала из-за Наташи, — сказала Лена спокойно. — А я всегда сама по себе была.
Мать замолчала, будто не ожидала услышать это вслух. Потом медленно повернулась и сказала тихо: — Вот оно что. Всю жизнь обижаешься. Всё помнишь. — Потому что ты ни разу не сказала: «Я горжусь тобой». Только упрёки.
Анна Ивановна отвернулась, гремнула кастрюлей, поставила тарелку на стол. — Ешь. Остывает.
Лена молча встала и ушла в комнату.
