— Нет, мам, — голос Лены стал твёрже. — Ради контроля. Тебе нужно, чтобы все жили по твоим правилам. Чтобы Наташа — «примерная мать», я — «холодная эгоистка», а ты — «жертва, которую никто не ценит».
Мать встала, швырнула нож в раковину. — Что ты себе позволяешь?! Я жизнь на вас положила! А ты мне в глаза такое говоришь! — Да. Потому что правда.
Обе замолчали. В окно било утреннее солнце, ленивое, холодное. В воздухе стоял запах картошки и дешёвого моющего средства.
— Мам, — сказала Лена уже спокойнее, — я не выгоняю тебя на улицу. Просто ты не можешь жить у меня. Я не хочу. — Вот так? Просто не хочешь? — Просто не хочу.
Анна Ивановна оперлась о подоконник. — И куда мне теперь идти? — У тебя есть квартира. — Её уже нет! Я же сказала — отдала Наташе! — Значит, иди к ней.
Мать побледнела, будто впервые осознала смысл собственных решений. — Ты… серьёзно? — Да, — Лена кивнула. — Абсолютно.
Она повернулась и пошла в комнату, достала из шкафа мамины вещи — аккуратно, без злости. Чемодан, свитер, косметичку. Мать стояла в дверях, не двигаясь.
— Вот и всё, — сказала Лена, ставя чемодан у порога. — Мне нужно жить своей жизнью. — А мне, значит, под забор? — Нет, мам. К Наташе. К твоей «настоящей семье».
Анна Ивановна судорожно вдохнула, потом засмеялась — глухо, нервно. — Неблагодарная. Всё у тебя отца! Такой же холодный, каменный. — Может быть, — ответила Лена. — Но, по крайней мере, я не притворяюсь, что люблю, когда хочу управлять.
Мать выхватила чемодан, резким движением надела пальто. — Пожалеешь. Я это запомню.
Дверь захлопнулась с глухим звуком, будто точка в конце длинного предложения.
Лена долго стояла в коридоре, прислушиваясь к тишине. Ни шагов, ни ворчания, ни шороха пакетов. Только холодильник тихо гудит, да часы на стене отбивают секунды.
Она пошла на кухню, налила себе воды. Стакан дрожал в руках. От облегчения. От усталости. От того, что наконец — конец.
На подоконнике, свернувшись клубком, дремала Маруся. Котёнок поднял голову, лениво зевнул и посмотрел на хозяйку с тихим «мрр». Лена улыбнулась: впервые за последние недели это движение не было натянутым.
Прошла неделя. Мать не звонила. Наташа — тоже. В один из вечеров позвонила соседка матери, тётя Валя. — Леночка, я вот не знаю, говорить или нет… — Говорите, — спокойно сказала Лена. — Мама твоя к Наташе переехала. Но там не всё гладко. Витя ворчит, что «тёща командует». Дети шумят. Скандалы. — Понятно. — Она всё ходит, жалуется, что ты выгнала. — Она сама ушла.
Пауза на линии. — Ну, может, и правда, хватит уже вам воевать. Ты же старшая. Помиритесь. — Нет, тётя Валь, — Лена мягко ответила. — Я просто больше не участвую в этом.
Она поблагодарила за звонок, отключилась и посмотрела на свой телефон. Никаких пропущенных. Ни от матери, ни от сестры. Впервые — тишина.
В субботу Лена пошла на рынок. Купила яблок, цветы, немного кофе. Осень стояла красивая — прозрачная, тихая. Дома поставила цветы в вазу, включила музыку, открыла окно. Воздух пах влажными листьями и свободой.
К вечеру пришёл Алексей — с книгой в руках, как обещал. — У тебя как-то по-другому стало, — заметил он, осматривая квартиру. — Спокойно. — Потому что теперь это действительно мой дом. — А мама? — Мама у Наташи. — И ты не переживаешь? — Переживаю, — честно сказала Лена. — Но не виновата. Это разные вещи.
Он кивнул. — Хочешь, приготовим ужин? Настоящий, без микроволновки. Лена засмеялась. — Давай. Только без морали про женские обязанности. — Я разве похож на твою маму? — Нет, слава богу.
Они готовили вместе, болтали, спорили, кто порежет лук. На кухне пахло маслом и свежим хлебом. Простые вещи, но в них было больше жизни, чем во всех разговорах о «семье и долге».
Поздно вечером, когда Алексей ушёл, Лена осталась одна. Взяла кружку чая, вышла на балкон. Город шумел — кто-то ругался во дворе, кто-то смехом перекрикивал ветер. Обычная жизнь, не идеальная, но настоящая.
Она посмотрела на небо — серое, северное, с блеклыми звёздами. Вспомнила отца. Его руки, всегда пахнущие машинным маслом. Его тихое:
«Свобода — это не бегство, а умение жить по-честному».
И вдруг поняла — именно это сейчас и есть. Честность.
Через месяц пришло письмо. Почтовое, старомодное. Почерк матери — узнаваемый, угловатый.
«Лена. Не знаю, правильно ли я поступила. У Наташи шум, суета, мне тяжело. Но обратно не пойду. Ты всё сказала верно. Наверное, я правда привыкла решать за всех. Прости, если обидела. Надеюсь, у тебя всё хорошо. Мам.»
Лена перечитала несколько раз. Без слёз, без дрожи. Просто тихое облегчение. Она взяла лист бумаги и написала в ответ:
«Мам, спасибо за письмо. Я не злюсь. Просто хочу, чтобы каждый жил своей жизнью. Береги себя. Лена.»
Положила конверт на стол. Маруся запрыгнула рядом, толкнула мордой руку. Лена погладила кота, потом открыла окно. С улицы потянуло прохладой, запахом асфальта и мокрых деревьев.
Она вдохнула глубже и поняла — впервые за много лет дышит полной грудью.
Своя квартира. Своя тишина. Своя жизнь. Ничья больше.
