— Раз уж тебе в тягость заботиться о брате, — голос матери звенел холодом, будто лезвие, — значит, освобождай квартиру.
Марина стояла в коридоре, держа чемодан, как щит. На стене тиканье часов — будто отсчёт до её изгнания. Галина Николаевна стояла напротив, руки скрещены, губы тонкой линией. В глазах — ни жалости, ни сомнения. Только усталое превосходство женщины, уверенной, что поступает правильно.
— Мам, я не обязана быть нянькой, — тихо сказала Марина. — Ему восемнадцать. Пусть сам разбирается.
— Пока я жива, он не будет страдать из-за твоего равнодушия, — отрезала мать.
Из комнаты донёсся голос брата:
— Ма, а где еда? Я жрать хочу!
И мать сразу ожила, смягчилась, будто слова Марины и не было.
— Сейчас, сынок! Сейчас всё будет, мой хороший!
Она бросила взгляд на дочь — короткий, осуждающий — и пошла на кухню. Марина стояла неподвижно, пока из кухни не донёсся стук кастрюль. Потом медленно взяла чемодан и вышла, прикрыв дверь. На площадке воздух был другой — холодный, честный. Без запаха варёного супа и вечных претензий.
“Иногда уход — это не бегство, а единственный способ выжить.”
Марина выросла в подмосковном городке, в пятиэтажке, где краска давно облупилась, а запах сырости стал частью воздуха. Отец — электрик, молчаливый и вечный на работе. Мать — учительница начальных классов, строгая и всегда «занята». Когда родился Егор, жизнь перевернулась. Младенец родился слабым, долго болел, и вся любовь семьи сосредоточилась вокруг него. Марина в девять лет стала помощницей по дому — без права на усталость.
— Маринка, убери со стола! — — Маринка, присмотри за братом! — — Маринка, не мешай, мама устала!
Эти слова стали аккомпанементом детства.
Она привыкла к тому, что всё внимание достаётся Егорке. Когда тот кашлял, мама мчалась за градусником. Когда Марина падала на физкультуре и разбивала колено — просто махали рукой: «Подумаешь, ерунда». В её мире даже боль была не поводом для заботы.
Егор рос капризным. У него были игрушки, которые Марина даже в руках не держала. Его нельзя было ругать. Его нужно было жалеть. Он быстро понял, что достаточно закатить губу — и мать тут же встанет на его сторону.
А Марина… Марина просто «должна понимать».
“Ты же старшая. Ты должна.”
Эта фраза стала её личной клятвой без согласия.
Когда она поступила в московский институт, мать будто вздохнула с облегчением: «Хоть от одной головной боли избавились». А потом добавила:
— У дедушки осталась квартира в Москве. Можешь там пожить. Всё равно пустует.
Марина уехала, и впервые почувствовала, что живёт. Без вечных упрёков, без братских «капризов». Простая свобода — делать омлет на одного, приходить домой в тишину, смотреть фильмы до ночи.
Но прошлое не ушло. Оно просто жило в ожидании звонка.
— Егор поступил в московский колледж! На программиста! — восторженно кричала мать. — Представляешь, какой молодец!
— Радуюсь за него, — ответила Марина.
— Конечно, жить он будет у тебя. Зачем деньги на общежитие тратить?
Марина даже не пыталась спорить. В её семье спорить с матерью — всё равно что дуть на пожар. Только хуже будет. Через две недели Егор стоял на пороге с рюкзаком и улыбкой.
— Привет, сестрёнка! Ну что, поселим гения?
Сначала всё казалось терпимым. Он был вежлив, даже помог пару раз по дому. Но неделя — и началось: грязная посуда, шумные ночи, опоздания на учёбу. Егор жил, как на курорте, уверенный, что сестра всё стерпит.
Марина напоминала, просила, уговаривала — тщетно. А когда в квартире появились друзья Егора — шумные, пахнущие энергетиками — она сорвалась:
— Егор, ты вообще совесть имеешь? Я работаю, прихожу домой — и тут бардак, шум, гости! Это не общага!
Он отмахнулся: — Успокойся. Это же наша квартира.
Слово ударило по ней, как пощёчина. Наша. Нет, брат. Эта квартира — единственное, что было моим.
Мать звонила ежедневно. Контроль, бесконечные замечания, допросы:
— Он поел? — Он тепло оделся? — Почему он грустный на фото? — Ты могла бы уделять ему больше внимания!
Марина слушала и чувствовала, как её жизнь снова превращается в детство — только теперь без шансов сбежать в школу.
И вот в один декабрьский вечер, возвращаясь с работы, она застала Егора спящим на диване. Вокруг — мусор, пустые банки, ноутбук с зависшей игрой. В кухне — кастрюля нетронутого супа, приготовленного утром.
Она села на табуретку и впервые за долгое время не смогла выдохнуть. Всё внутри кипело, но не злостью — болью. Зачем я снова позволила себе это? Почему опять стала для них удобной?
На следующий день позвонила мать:
— Мне сказали, Егор не сдал экзамены. Как ты могла это допустить?
Марина закрыла глаза. — Мам, он взрослый. Я не обязана быть его контролёром.
— Завтра приеду. Надо поговорить.
