Она приехала утром, в пальто и перчатках, как инспектор. Егор спал. Мать прошла в его комнату, посмотрела, потом вернулась и села за кухонный стол.
— Ты превратила брата в безответственного человека, — начала она. — Твоя обязанность — следить за ним. Ты же обещала помогать!
— Мам, я работаю с утра до ночи! — сдерживалась Марина. — У меня своя жизнь!
— Какая жизнь? Он твоя семья!
— Ему восемнадцать! Пусть сам решает, что ему делать!
— Он слабый! — вскрикнула мать.
Марина впервые рассмеялась. Громко, нервно. — Слабый? Он здоровее нас всех! Просто ты не можешь отпустить.
Молчание. Потом крик. Потом — тишина, тяжёлая, как бетон. Егор выглянул из комнаты, сонный, раздражённый:
Мать метнулась к нему, как к святыне: — Егорушка, не нервничай, мама всё решит.
И вот тогда Марина сорвалась.
— Да решай ты всё сама! Всю жизнь решай! Только меня не трогай!
Она говорила всё, что копилось годами. О том, как жила без внимания, без поддержки, без права быть собой. Как мать видела в ней только удобную тень. Как отец молчал, а брат пользовался этим молчанием.
Слова рвались сами, резали воздух, ломали старые границы.
После этого мать просто встала и сказала: — Через неделю освободишь квартиру.
Марина не ответила. Только кивнула.
Марина собрала вещи за два вечера. Без суеты, почти машинально. Книги аккуратно в коробки, одежду в чемодан, кухонную утварь в пакеты. На дне стола — старая фотография: она, десятилетняя, держит на руках младенца Егора. На лице — гордость, счастье. Глаза светятся. Она долго смотрела на снимок, а потом, не моргнув, разорвала пополам и бросила в мусор.
“Некоторые воспоминания не лечатся временем — их приходится ампутировать.”
Мать приехала в день её отъезда, будто на контрольную проверку. Держалась холодно, почти официально. Ни прощания, ни попытки сгладить.
— Надеюсь, ты понимаешь, что сама всё испортила, — сказала она, глядя в сторону. — Понимаю, — ответила Марина спокойно. — Только не всё из того, что испорчено, обязано чиниться.
Из комнаты донёсся голос Егора: — Ма, а где моя флешка?
— Сейчас, сынок, подожди минутку! — и мать тут же растаяла, будто ледяная корка треснула.
Марина посмотрела на это — привычную сцену своего детства — и тихо взяла чемодан. Дверь за ней закрылась мягко, без щелчка. Но внутри что-то громко оборвалось.
Снять комнату в Москве оказалось проще, чем ожидала. Маленькая хрущёвка в районе Котельников, пожилая хозяйка с усталыми глазами и котом по кличке Васька. Комната — восемнадцать квадратов, старая мебель, окно на железную дорогу. Хозяйка предупредила: — Поезда мешают спать, но потом привыкнешь.
Марина не спорила. Ей было всё равно — лишь бы не там.
Первую ночь не спала. Слушала гул поездов, редкие шаги за стеной и пыталась понять: это провал или начало? Холодно, пусто, но странным образом спокойно.
Наутро заварила кофе в своей любимой кружке с надписью «Твоя жизнь — не черновик». Сидела у окна и вдруг улыбнулась: впервые за много лет не нужно было ни перед кем оправдываться.
Работа спасала. Бухгалтерия — рутинная, предсказуемая, безопасная. Цифры не задают вопросов, не упрекают. Коллеги привыкли к её сдержанности, не лезли в личное.
Через пару недель заметили, что она стала чаще улыбаться.
— Марин, ты чё, отпуск взяла внутренний? — подшучивал коллега Дима. — Можно и так сказать, — отвечала она. — Только без права возвращения.
После работы она гуляла по району. Магазины, палатки, запах жареных орешков у метро, гудки электричек. Всё было таким простым, неидеальным — и оттого живым.
Иногда, правда, накатывало. Вечером, когда снимала обувь и слышала, как внизу сосед ругается с женой, а из соседней квартиры — детский смех. Тогда накрывала тишина — не мирная, а плотная, глухая, с металлическим привкусом одиночества.
И всё же внутри что-то медленно оживало.
Она начала читать по вечерам, готовить блюда на одну порцию, ходить по субботам в Икею — не чтобы покупать, а просто бродить среди света и порядка. В эти прогулки было что-то терапевтическое: никто не требовал быть полезной.
В январе позвонила мать. Голос — холодный, уверенный, как будто ничего не произошло.
— Егор перевёлся на заочное. Работает теперь в компьютерном клубе. Ты рада?
— Он спрашивал, как ты, — добавила мать. — Правда? — усмехнулась Марина. — Наверное, потому что пароль от Wi-Fi забыл.
Молчание на том конце провода затянулось. — Всё равно, Марин, ты не права была. Мы ведь семья. — Семья, — повторила Марина. — Это когда друг друга слышат, мам. А у нас — одни команды.
После разговора Марина не плакала. Просто села на подоконник, глядя на зимний снег, и подумала: Если любовь требует от тебя жертв, значит, это не любовь. Это контракт без подписи.
