Я стояла у окна и смотрела, как октябрьское небо медленно превращается в серую кашу. Ветви деревьев трепались на ветру, дождь тонкими нитями стекал по стеклу. Казалось, всё вокруг говорило одно и то же: что-то треснуло и уже не склеить.
Сергей задерживался четвёртый вечер подряд. Не просто по работе — я знала эти «по работе»: сначала совещания, потом «с коллегами задержались». Знала по интонации, по выдоху в трубку, по усталому «ну не начинай, Ань». Я и не начинала. Я просто перестала ждать.
Но сегодня всё было иначе. В половине двенадцатого дверь, наконец, открылась, и первым я услышала не его голос.
— Сыночек, можно я пройду? Только сумки поставлю, я быстро.
Я замерла. Это был голос его матери.
Когда я вышла в прихожую, Татьяна Павловна уже ставила на пол два больших чемодана, с яркими наклейками аэропортов. Сергей стоял за ней, в том же пальто, с виноватым видом.
— Ань, маме надо пожить немного, — произнёс он, как будто читал приговор, заранее смирившись.
Я поставила чашку на тумбу. На белой поверхности остался влажный след.
— Немного — это сколько?
— Ну, пару недель… может, месяц. У неё там проблемы с квартирой. Трубу прорвало, хозяйка продаёт. Пока найдёт новую…
— А спросить — не вариант? — спросила я тихо, глядя ему прямо в глаза.
Он замер, будто не понял. А мать, напротив, оживилась.
— Анечка, не переживай. Я не помешаю. Я, наоборот, помогу. У вас тут уютно, но немного хаотично. Молодёжь сейчас всё делает как-то… по-своему. А порядок должен быть.
Её слова пролетели мимо, но в воздухе остался запах чужого присутствия — тяжёлый, как старый парфюм, который уже въелся в мебель.
Я прошла на кухню, села. Слышала, как Сергей ставит чемоданы, как она распаковывает что-то — звенит посуда, шелестит одежда. Всё — будто в замедленной съёмке, как во сне, где ты понимаешь, что вот-вот что-то случится, но не можешь остановить.
Через полчаса они появились на кухне. Он — усталый, она — бодрая, как будто к себе приехала.
— Я тут в гостиной устроюсь, если не против, — сказала Татьяна Павловна. — Диван удобный, я с утра всё аккуратно застелю.
Я молчала. Потому что если скажу хоть слово — сорвусь.
Сергей взглянул на меня, ожидая подтверждения.
— Ну, ты же не против, Ань? — произнёс он с виноватой улыбкой.
И вот тогда я посмотрела на него — внимательно, медленно, будто впервые.
— Против, Серёж. Потому что ты не спросил.
— Господи, да что такого? — он вспыхнул. — Это моя мать!
— А я твоя жена, — ответила я ровно. — И между этими словами ты почему-то выбираешь только одно.
Молчание стало таким плотным, что даже тикание часов показалось громким.
Татьяна Павловна выпрямилась, сжала губы в тонкую линию.
— Я не думала, что меня здесь так встретят, — произнесла она с нарочитой обидой. — Я ведь к вам, как к своим.
Я улыбнулась холодно.
— Вот именно. К своим. А не к чужим.
Она покачала головой.
— Женщина без семьи — как пустая комната, Анечка. Надо уметь принимать близких.
— Возможно, — ответила я. — Но не тогда, когда они приходят без стука.
Она вспыхнула, но промолчала. Сергей нервно потер лоб, что-то пробормотал про усталость и ушёл в спальню.
А я осталась на кухне, с остывшим чаем, со звоном пустоты внутри.
Чужие чемоданы стояли у двери, как доказательство: всё, что ты считала своим, можно переписать чужими руками — достаточно только одного «маме нужно пожить».
На следующее утро я проснулась раньше всех. Пошла на кухню — и сразу почувствовала, что там что-то не так.
Чайник стоял не на том месте. Моя кружка исчезла. На плите — сковорода с яичницей. Запах поджаренного лука смешивался с ароматом кофе, но это был уже не мой утренний запах. Это был запах чужого дома.
Татьяна Павловна стояла у плиты, в халате, уверенно орудуя половником.
— Доброе утро, — сказала я.
— Доброе, — отозвалась она, не поворачиваясь. — Я решила помочь — навела порядок. У тебя, конечно, мило, но… как-то непрактично. Вот полотенца перенесла к окну, там сушиться лучше. И специи все переставила — теперь по алфавиту.
Я стояла, слушала и считала вдохи, чтобы не сорваться.
— Ах да! Я сложила кое-что в шкаф — у тебя на полке место пропадает.
Я открыла дверцу — и действительно, мои чашки, тарелки, даже блокнот лежали теперь по-новому. Как будто кто-то переставил не только посуду, но и мою жизнь.
Потом вошёл Сергей. Увидел нас — мать с довольным лицом, меня с каменным.
— Мам, ну ты бы хоть спросила, — сказал он тихо.
— А что такого? — она фыркнула. — Я ведь по доброте. Женщине надо помогать, особенно когда опыта мало.
Я повернулась к нему:
— Скажи ей, Серёж, что у меня опыта хватает. Что я не нуждаюсь в домашних учителях.
— Ань, ну… не начинай с утра.
И в этот момент я поняла, что осталась одна. Не физически — эмоционально.
