Октябрь тянулся серыми днями, как пережёванная резина. Мелкий дождь лип к стеклу, в кухне пахло поджаренным хлебом и усталостью. Марина стояла у мойки и смотрела, как по стеклу ползут редкие капли, будто отсчитывая секунды до чего-то неприятного. За спиной, в гостиной, тихо переговаривались Алексей и их дочь Софья — вроде бы мирно, но в этих голосах что-то было фальшивое. Как будто сцена разыгрывалась для неё.
Она знала, что Алексей стал другим. Не вдруг, не в один день — как будто кто-то медленно и осторожно заменял его на похожего, но чужого человека. Ещё полгода назад он мог прийти с работы с двумя морожеными и дурацкой улыбкой, шутить с дочкой, целовать Марину в макушку. А теперь — телефон не выпускал из рук, разговоры короткие, глаза — мимо. На кухне у них теперь стояла не просто тишина — между ними жила чужая тень.
— Мам, а можно мультик? — Софья забежала в кухню, волосы спутанные, в руках плюшевый медвежонок.
— Можно, только звук потише, ладно? Папа устал, — сказала Марина, вытирая руки. Алексей уже сидел в кресле, прокручивая что-то на экране. На лице — сосредоточенность, почти раздражение.
— Опять этот телефон, — не удержалась она, — хоть бы раз просто… поговорили.
Он поднял глаза, не сразу понял, о чём она. — Мы же говорим. Сейчас вот, ужин, потом вместе с Софьей мультик… Что тебе не так?
— Не «что», а «как». Ты даже не смотришь на нас. Как будто тебя тут нет.
— Я работаю, — коротко бросил он. — Не всё так просто, как ты думаешь. Надо крутиться, чтобы не утонуть.
— Работать можно и без того, чтобы превращаться в тень, — отрезала Марина.
Он криво усмехнулся, будто она сказала глупость. — Тень, говоришь? Ну да, может, так и проще. Не всем же быть на сцене.
Марина почувствовала, как по спине пробежал холод. Голос его стал какой-то скользкий, оборонительный. Она вспомнила, как пару недель назад свекровь звонила и спрашивала, «оформили ли вы наконец документы». Тогда она не придала значения. Теперь всё складывалось в узор.
— Какие документы? — спросила она тогда у Алексея. Он ответил не сразу: — Да так, ерунда. Родители предлагают оформить всё имущество на одного, чтобы проще было с налогами.
Тогда она отшутилась. Но с тех пор тема всплывала слишком часто. И каждый раз Алексей избегал смотреть в глаза.
Сейчас, глядя на него, Марина почувствовала то же — закрытость. И раздражение, будто она мешала чужому плану.
— Лёш, — сказала она медленно, — ты скажи прямо. Что происходит? Ты уже неделю ходишь как натянутый канат.
— Я просто устал, — снова то же самое. — Работа, кредиты, садик, коммуналка… Устал.
— Это не усталость, — тихо сказала она. — Это когда человек не спит и не ест. А у тебя — другое. Ты, кажется, что-то решаешь за нас. Без меня.
Он дернул уголком губ, поставил телефон на стол. — Вот ты всегда всё подозреваешь, — сказал устало. — Тебе бы следователем быть.
— Потому что ты мне не говоришь ничего. — Марина вдруг почувствовала, как голос дрожит. — И твоя мама, когда звонит, говорит так, будто мы уже что-то подписали.
Он поднялся, медленно, не глядя. — Мама просто беспокоится. Она хочет, чтобы у нас всё было правильно оформлено. Мы же семья.
— Семья — это не бумаги, — резко бросила Марина. — Это когда не надо никого уговаривать, кому верить.
Он посмотрел на неё, и в его взгляде мелькнуло что-то злое, короткое, как удар током. — Знаешь, — сказал тихо, — иногда ты сама толкаешь людей к тому, чтобы делать без тебя.
Он вышел из кухни, захлопнув дверь так, что посуда звякнула в сушилке.
Марина осталась стоять. Сердце билось неровно. Всё внутри кричало: что-то готовится.
Вечером, когда Софья уснула, Марина попыталась заговорить снова. Алексей сидел в спальне за ноутбуком, на экране — таблицы, какие-то цифры.
— Лёш, — осторожно сказала она. — Давай честно. Что за история с квартирой?
Он медленно повернулся к ней. — Какая история?
— Та, о которой ты всё время уходишь от разговора. Та, о которой твоя мама говорит, будто это уже решённое дело.
— Мама говорит много чего, — отрезал он. — Но в этот раз она права. Надо объединить всё, что у нас есть, чтобы не тянуть в разные стороны.
Марина вскинула брови. — Объединить? То есть оформить мою квартиру на тебя? Так, по любви?
— На нас, — поправил он, неуверенно. — Мы же семья, Марин. Я не враг тебе.
— А почему тогда всё решается за моей спиной? — в голосе её прорезался металл. — Почему я узнаю об этом от твоей матери?
Он встал, подошёл ближе. — Послушай, ты драматизируешь. Это просто юридический вопрос. Ничего больше.
— Юридический вопрос? — она усмехнулась. — Вот так просто: «передай всё, что у тебя есть, мужу, а то неудобно будет с налогами». Ты сам веришь в эту чушь?
— Перестань, — рявкнул он. — Я хочу как лучше! Чтобы всё было честно и прозрачно.
— Честно — это когда не врёшь. А прозрачно — когда не прячешь глаза. — Марина встала, не отводя взгляда. — Знаешь, Лёш, ты стал говорить как твоя мать. Теми же словами. «Укрепить», «оформить», «надёжно». Это не твой язык.
Он замер. Несколько секунд стояла тишина. Потом резко захлопнул ноутбук. — Я устал от этих допросов. Всё, я спать.
Он лёг, отвернувшись к стене.
Марина сидела у окна, глядя на тусклый свет соседних домов. Ветер трепал голые ветки, гудел под подоконником. Её мысли вертелись вокруг одного: почему именно сейчас? Почему такая спешка?
Телефон на его тумбочке мигнул уведомлением. Она не двинулась. Потом ещё одно. Её сердце стукнуло — коротко, резко. Она вспомнила, как пару дней назад он говорил кому-то по телефону в прихожей, шепотом, и, заметив её, сразу вышел на лестничную площадку.
Она тогда не стала спрашивать. А зря.
Теперь же всё стало очевидно: в этом доме пахло не только ложью, но и страхом. Чужим, липким, тяжёлым страхом.
Утром Алексей ушёл рано. Софья ковыряла кашу и строила из ложки мост через тарелку. — Мам, а почему папа злой? — спросила она, не поднимая глаз.
— Он не злой, просто устал, — машинально ответила Марина, хотя знала, что это не правда.
