После садика она вернулась домой и долго ходила по комнатам, будто проверяя, на месте ли всё. Кухня, спальня, прихожая — каждая вещь напоминала о прошлом, которое вдруг стало чужим.
На холодильнике висел магнит из Сочи, купленный в их первый отпуск. Тогда они ссорились из-за ерунды — потерянных очков и плохого кофе. А потом мирились так, что соседей было слышно через стенку. Тогда казалось, что всё можно починить, стоит только захотеть.
Теперь же — будто кто-то вытащил стержень из их жизни, и всё начало осыпаться.
Телефон зазвонил. На экране высветилось: Людмила Степановна. Марина долго не брала трубку. Потом всё же нажала «ответить».
— Мариночка, добрый день, — голос свекрови был сладкий, как сгущённое молоко. — Мы с Виктором хотим зайти вечером, поговорить. Минут на десять.
Марина выдохнула. — О чём?
— О серьёзных вещах. Семейных. Лучше при встрече.
— Конечно. Он в курсе. Он попросил нас помочь тебе всё объяснить.
Щёлк. Связь оборвалась.
Марина стояла посреди кухни с телефоном в руке. На душе было то же ощущение, что перед грозой — когда воздух тяжелеет, и каждая секунда тянется вязко.
Она посмотрела на часы. До вечера оставалось четыре часа.
И она вдруг поняла: всё это — не случайность. Не просто мужская усталость и забота о «тыле». Это — давление. Сценарий, который написан не им, но в котором он — исполнитель.
Марина налила себе кофе, крепкий, горький, и сказала вслух: — Ну что ж, посмотрим, кто у кого тыл.
К вечеру небо стянуло низкими тучами. Дождь моросил ровно, настойчиво — будто кто-то сыпал из ситечка. Марина закрыла окно, включила настольную лампу — желтый круг света разрезал серые сумерки. В квартире было чисто, почти стерильно: она всё убрала, как будто готовилась к визиту комиссии. Только руки дрожали, когда ставила чашки на стол.
Ровно в семь раздался звонок. Не громкий, но настойчивый. Марина открыла дверь — на пороге стояла Людмила Степановна в дорогом пальто цвета мокрого асфальта, в шелковом платке, запахнутом слишком аккуратно. За её спиной — Виктор Петрович, молчаливый, с тем же усталым взглядом, что и всегда. Они вошли, не дожидаясь приглашения.
— Мариночка, как ты держишь квартиру — загляденье, — свекровь скользнула взглядом по прихожей, по стенам. — Уютно, чисто. У тебя талант к хозяйству. Голос — медовый, а под ним сталь.
— Спасибо, — коротко ответила Марина. — Алексей будет поздно, но если хотите, можем поговорить.
— Именно это мы и хотим, — Людмила Степановна села на диван, не снимая перчаток. — Разговор назрел. Не хочется, чтобы недопонимания копились.
Марина присела напротив, скрестив руки. Виктор Петрович устроился у окна, достал сигарету, но под взглядом жены спрятал обратно. Тишина повисла, плотная, как одеяло.
— Алексей сказал, у вас был неприятный разговор, — начала свекровь, тщательно подбирая слова. — Ты его неправильно поняла. Мы все хотим одного — чтобы вам с ним было спокойно. Чтобы вы не жили от зарплаты до зарплаты.
— Я поняла его вполне правильно, — спокойно ответила Марина. — Вы хотите, чтобы я переписала свою квартиру на Алексея.
На лице Людмилы Степановны промелькнуло раздражение, быстро спрятанное под улыбкой. — Ах, вот как ты это называешь. Никто не просит «переписать». Мы говорим об объединении имущества. О правильном юридическом оформлении. Так делают все разумные семьи.
— Разумные семьи не решают чужие вопросы за спиной, — сказала Марина.
— Мариночка, — свекровь подалась вперед, её голос стал мягче, почти ласковым. — Ты ещё молодая, можешь не понимать. Но жизнь непредсказуема. Сегодня всё хорошо, завтра — кризис, суды, долги… А так у вас будет всё под одной крышей. Квартира, ипотека, всё — единый актив.
— Единый актив, — повторила Марина тихо. — Вы сейчас говорите как бухгалтер, а не как мать.
— А я и есть мать. И думаю не только о вас двоих, а о внучке, — свекровь чуть повысила голос. — Софье нужно стабильное будущее. А не две разрозненные квартиры, одна из которых — старое жильё, где всё рушится.
— Там не рушится, — резко перебила Марина. — Это мой дом. Квартира моей бабушки.
— Вот именно, — вступил Виктор Петрович, почесав подбородок. — Наследство, документы, могут всплыть родственники, претензии. Лучше сейчас оформить всё по уму, чтобы потом не бегать по судам.
Марина посмотрела на него — глаза добрые, усталые, но в них не было решимости. Он говорил чужими словами. Точнее, её словами, поданными через его рот.
— Послушайте, — сказала она, чувствуя, как внутри нарастает холод, — вы называете это заботой. А я называю это контролем. Моя квартира — не «слабое звено». Это единственное, что принадлежит мне, а не вашей семье.
Людмила Степановна вспыхнула. — Ты не должна так говорить! — сказала она резко. — Мы одна семья. Или ты считаешь себя чужой?
— После всего, что я слышу, — да, — Марина поднялась. — Вы хотите, чтобы я отказалась от своего права. Без причин. Просто «так надо».
Свекровь тоже встала, выпрямившись, словно вытянутая струна. — Это не просто «так надо». Это проверка. Мы хотим понять, можно ли на тебя положиться.
— Положиться? — Марина усмехнулась, но глаза оставались сухими. — Я вам не касса взаимопомощи.
— Ты не понимаешь, — голос Людмилы Степановны дрогнул, в нём впервые послышалась нервная нотка. — Сейчас не те времена. Надо всё держать под контролем. И если ты отказываешься, ты подводишь не только Алексея, но и ребёнка.
Марина шагнула ближе, почти вплотную. — Вы путаете заботу с властью. И, если честно, это уже не про ребёнка. Это про страх. Ваш страх.
Тонкая пауза — будто на долю секунды обе замерли, взвешивая, кто сделает шаг назад. Потом Людмила Степановна медленно выдохнула и произнесла почти шёпотом: — Подумай. Пока есть время. Потом может быть поздно.
Она повернулась и пошла к двери. Виктор Петрович молча пожал плечами и пошёл за ней. Перед тем как выйти, свекровь обернулась: — Ради Софьи, Марина. Иногда лучше поступиться гордостью, чтобы не разрушить семью.
