Я кивнула, приглашая на кухню. Он шаркающей походкой прошёл за стол, но не сел, а продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
— Кофе будете? — предложила я.
— Нет, спасибо… — он глубоко вздохнул. — Я пришёл… поговорить.
Сергей налил отцу стакан воды. Рука его дрожала, и вода расплёскивалась по столу.
— Мама прислала тебя? — спросил он напряжённо.
Николай Иванович покачал головой:
— Твоя мать… — он замялся, подбирая слова, — она сейчас не в себе. Неделю не выходит из комнаты. Ира её подливает… Но я пришёл сам.
Он вдруг поднял на меня глаза, и я увидела в них неожиданное понимание:
— Простите, дочка… Мы с Марьей Ивановной… мы неправильно вас воспитали. Слишком баловали. Теперь она думает, что весь мир должен перед ней на коленях ползать.
— Пап… Ты это серьёзно?
Старик тяжело опустился на стул:
— Сын, я прожил с ней сорок лет. Сорок лет ходил по струнке. Но то, что она устроила… — он указал на свадебный альбом, который мы так и не починили, — это уже слишком.
В комнате повисло молчание. Я наблюдала, как Сергей смотрит на отца — будто видит его впервые. Его губы дрожали.
— Почему… почему ты раньше ничего не говорил?
Николай Иванович горько усмехнулся:
— А кто бы меня слушал? Ты её золотой мальчик. Она всегда решала за всех. Но теперь… — он достал из кармана конверт, — теперь я решил сам.
Сергей взял конверт дрожащими руками. Внутри лежало заявление о разводе, уже подписанное свекровью.
— Она… она хочет развестись? — прошептал он.
— Нет, — старик покачал головой. — Это я подал. Вчера. Хватит.
Я осторожно присела рядом, положив руку на плечо свекра. Он вздрогнул, но не отстранился.
— Николай Иванович… вам некуда идти?
— Снимаю комнатку. Работа пока есть. А там… видно будет.
Сергей вдруг резко встал, чуть не опрокинув стул:
— Нет! Это не правильно! Ты остаёшься здесь! У нас две комнаты!
— Конечно. Сколько потребуется.
Свекр смотрел на нас широко раскрытыми глазами. По его морщинистым щекам медленно поползли слёзы.
— Вы… вы уверены? После всего…
— Ты мой папа. И никуда не уйдёшь.
Я пошла в спальню, чтобы дать им поговорить наедине. Через полчаса Сергей зашёл ко мне. Его глаза блестели.
— Спасибо, — прошептал он. — Я не ожидал…
Я прижала его руку к своей щеке:
— Семья — это не только кровные узы. Это те, кто рядом, когда трудно.
Он кивнул, потом вдруг спросил:
— А если… если мама передумает? Попросит прощения?
Я долго смотрела в окно, где первые осенние листья кружились в воздухе.
— Тогда… тогда будем решать вместе. Но границы — останутся.
Сергей крепко обнял меня. За стеной слышалось, как свекор осторожно передвигает стулья в гостиной — обустраивается на новом месте.
В этот момент зазвонил телефон. Незнакомый номер. Сергей взял трубку, и его лицо исказилось от боли:
— Что?.. Когда?.. Сейчас, мы выезжаем.
Он опустил телефон, его губы побелели:
— Мама… у неё гипертонический криз. В больнице.
Я уже хватала сумку и ключи:
Когда мы выбегали из подъезда, я вдруг осознала странную вещь: несмотря на всё, что случилось, я бежала к ней. Потому что где-то в глубине, под всеми обидами и ссорами, оставалось что-то важное. Что-то, что даже война не смогла разрушить до конца.
Больничный коридор казался бесконечным. Мы бежали за врачом, который вёл нас к палате свекрови. Сергей тяжело дышал, его пальцы сжимали мою руку так, что кости ныли от боли.
— Состояние стабильное, но серьёзное, — говорил врач, не замедляя шага. — Сильнейший стресс спровоцировал резкий скачок давления.
— Она будет в порядке? — голос Сергея дрожал.
— Если не будет нервничать — да.
Мы остановились перед палатой. Через стеклянную дверь я увидела её. Марья Ивановна лежала бледная, с капельницей в руке, её обычно собранные волосы растрепались по подушке. Рядом сидела Ира — увидев нас, она тут же вскочила и вышла в коридор.
— Ну что, довольны? — её шёпот был злым и резким. — Довели мать до больницы!
Сергей шагнул вперёд:
— Мы никого не доводили. Это вы устроили весь этот цирк!
— Она не ела три дня после вашего скандала! Всё плакала!
Я заглянула в палату — свекровь лежала с закрытыми глазами, но по напряжённым векам я поняла — она слышит нас.
— Давайте поговорим с ней, — тихо сказала я.
Ира загородила дверь:
— Ни за что! Вы её добьёте!
В этот момент из-за её спины раздался слабый голос:
Марья Ивановна медленно открыла глаза. Они были красными, будто она и правда много плакала. Она посмотрела на Сергея, потом на меня — и в её взгляде не было привычной злости. Только усталость.
— Ты… папу забрал? — она спросила сына.
— Он с нами. Ему тоже было тяжело.
Свекровь закрыла глаза, и по её щекам покатились слёзы.
— Всю жизнь… всю жизнь я думала, что всё делаю правильно… — её голос прерывался. — А оказалось…
Я неожиданно для себя села на край кровати и взяла её руку. Холодную, с синяком от капельницы.
— Марья Ивановна… давайте начистоту. Вы ненавидите меня?
Она открыла глаза, удивлённые моей прямотой.
— Ненавижу? Нет… — она покачала головой. — Завидую.
Мы замерли. Даже Ира перестала шуршать пакетами у двери.
— Завидую? — переспросил Сергей.
— Ты всегда был моим мальчиком… — она с трудно подняла руку, дотронулась до его щеки. — А потом появилась она… и ты стал её.
Я вдруг поняла. Всё это — её попытки вломиться в наш дом, её капризы, её злость — это не ненависть. Это страх. Страх остаться одной.
— Мама… — Сергей сел рядом, обнял её. — Я твой сын. Навсегда. Но я и её муж.
Свекровь долго смотрела в потолок. Потом тихо сказала:
— Я… попробую. Попробую по-другому.
— Мам, да что ты! Они же тебя унизили!
Марья Ивановна резко повернулась к дочери:
— Заткнись! Это из-за тебя всё! Ты всё время подливала масла в огонь!
Ира отшатнулась, как от удара.
— Я… я что, одна виновата?
— Нет, — твёрдо сказала свекровь. — Виновата я. Но хватит.
Она снова посмотрела на нас:
— Я… не сразу смогу. Но попробую.
Сергей кивнул. Я тоже. Это было всё, что мы могли предложить пока — попробовать.
Когда мы вышли из больницы, светило осеннее солнце. Сергей взял меня за руку.
— Как думаешь, получится?
Я посмотрела на небо. Оно было таким чистым после вчерашнего дождя.
— Не знаю. Но они хотя бы начали.
Мы молча пошли к машине. Впереди была дорога домой. К свекру, который теперь жил с нами. К разговорам, которые ещё предстояло провести. К границам, которые ещё предстояло установить.
Но впервые за долгое время я чувствовала — не всё потеряно. Война закончилась. Впереди было хрупкое, сложное перемирие.
И это уже было победой.
