Тишину нашего субботнего утра разорвал настойчивый, злой звонок в дверь. Я поморщилась, откладывая книгу. Мы не ждали гостей.
— Кому бы это? — пробормотал Сергей, доедая свой бутерброд.
Он выглядел таким расслабленным, домашним в своих старых растянутых штанах. Таким родным. Таким моим. Это ощущение было самым ценным в нашей квартире, которую я получила от мамы и которую мы обустраивали вместе.
Я подошла к двери и посмотрела в глазок. Сердце на мгновение замерло, а затем забилось часто-часто, предупреждая об опасности. На площадке стояли они. Все трое.
— Кто там? — из кухни спросил Сергей.
Я не ответила, медленно поворачивая ключ. Дверь открылась, и в проеме, как на параде, выстроились моя свекровь Людмила Петровна, ее муж Олег Иванович и их старший сын, брат Сергея, Витя. Они стояли с чемоданами. С большими, дорожными чемоданами.
— Ну, что стоите? — пронеслось над ухом властный голос свекрови. — Хозяев дома не пускаешь? Проходим, проходим.
И они, не дожидаясь приглашения, буквально вкатили свои чемоданы в прихожую, сметая меня с пути.
Сергей появился на пороге кухни с изумленным лицом.
— Мама? Папа? Витя? Что случилось?
— Что случилось, что случилось, — передразнила его свекровь, снимая пальто и с ходу вешая его в мой шкаф, на самое видное место. — Соскучились мы по тебе, сынок. Решили навестить. Пожить немного. А то в этой вашей съемной квартире тесно вам было, а тут раздолье!
Она окинула взглядом прихожую и гостиную, и ее взгляд был оценивающим, хозяйским. У меня похолодело внутри. Съемной? Мы никогда не снимали. Это моя квартира.
Витя, не здороваясь, уже прошел в гостиную, бросил свою куртку на спинку нового дивана и устроился в кресле, включив телевизор без разрешения.
— Так, братан, — бросил он Сергею, — пульт где? Спорт канал найди.
Олег Иванович молча пожал мне руку, виновато улыбнулся и принялся развязывать шнурки на своих ботинках.
Я стояла в центре прихожей, как истукан, глядя, как моё личное пространство, моя крепость, мой дом захватывается в мгновение ока без объявления войны. Воздух стал густым и тяжелым, пахнуть чужим парфюмом и чем-то еще — бесцеремонностью и наглостью.
Сергей подошел ко мне, обнял за плечи, пытаясь улыбнуться.
— Марина, ну что ты… Это же родные. Погостят немного и уедут. Обрадуйся.
Но я видела в его глазах не радость, а тупую растерянность и привычный страх перед матерью. Он уже проиграл этот бой, даже не вступив в него. А я только что поняла, что он для меня только начался.
Три дня. Семьдесят два часа моего личного ада. Наша квартира превратилась в проходной двор. Повсюду витали запахи чужих духов, мужского пота и еды, которую готовила свекровь, бесцеремонно переставив все на моей кухне по своему усмотрению.
Витя окончательно обосновался в гостевой комнате. Оттуда доносился громкий смех из-под наушников, а по утрам на полу в коридоре валялись пустые банки из-под энергетиков. Он уже вовсю говорил «мой телевизор» и «мой диван».
Сергей старался как мог быть невидимкой. Он уходил на работу раньше обычного и возвращался поздно, делая вид, что не замечает моего умоляющего взгляда. По ночам он шептал: —Потерпи, солнышко. Они скоро уедут. Не могу же я их выгнать.
Но я видела — они и не думали уезжать. Их уверенность росла с каждым часом.
Вечером четвертого дня я набралась смелости. Надо было поговорить. Я приготовила чай, поставила на стол печенье — ритуал, который должен был создать видимость цивилизованного разговора.
— Людмила Петровна, Олег Иванович, — начала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Давайте обсудим ваши планы. Вы ведь не планируете задерживаться надолго? Я могу помочь посмотреть билеты на обратный путь.
Свекровь медленно отпила чаю, поставила чашку с грохотом на блюдце и посмотрела на меня поверх очков. Ее взгляд был холодным и насмешливым.
— Какие билеты, Мариночка? Мы вот тут с Витей как раз обсуждали более важные вещи.
Мое сердце упало. —О чем?
— О будущем. Витьке негде жить, ты сама знаешь. А тут у вас просто роскошные условия. Большая квартира, два санузла. Мы с отцом стареем, за нами уход нужен. Так что мы все посовещались и решили…
Она сделала театральную паузу, наслаждаясь моментом.
— Решили, что Витя тут и останется. Он прописывается, обживается. А мы будем приезжать. Вы, молодежь, как-нибудь утрясетесь. В конце концов, в гостиной можно диван разложить.
В горле пересохло. Комната поплыла перед глазами. Я посмотрела на Сергея. Он сидел, сгорбившись, уставившись в свою чашку, и крошил печенье в тарелке.
— Что? — выдавила я. — Что значит, «останется»? И «утрясетесь»?
Мой голос сорвался на высокую, почти истерическую ноту. Витя, услышав это, снисходительно усмехнулся, не отрываясь от телефона.
— Что значит, пусть поживет? — уже громче, с нарастающим ужасом и гневом спросила я. — Кто так решил?
Людмила Петровна наклонилась ко мне через стол. Ее улыбка исчезла, сменившись каменной маской.
— Семья так решила. — Она произнесла это с ударением на слове «семья», четко давая понять, кто здесь свой, а кто — нет. — Мы, Романовы, всегда держались друг за друга. А ты теперь часть семьи. Или твоего слова тут никто не спрашивает?
— Мама, — слабо попытался вставить Сергей.
— Молчи, Сережа! — отрезала она, даже не глядя на него. — Речь не о тебе. Речь о том, готова ли твоя жена стать настоящей частью нашей семьи и помочь в трудную минуту. Или она эгоистка, которая думает только о своем удобстве?
— Это не вопрос удобства! — вскричала я, вскакивая со стула. — Это моя квартира! Моя собственность! Я одна принимаю решения о том, кто здесь будет жить!
В комнате повисла тягостная пауза. Даже Витя оторвался от телефона. Олег Иванович смотрел в окно, делая вид, что его здесь нет.
Людмила Петровна медленно поднялась. Ее глаза сузились до щелочек.
— Твоя? — она фыркнула. — А брак у вас что, не общий? А мой сын тут не живет? Значит, и его право тут решать. И мы, как его родители, имеем полное право позаботиться о благополучии всей семьи. Так что не устраивай истерик. Решение принято.
Она повернулась к Вите. —Вить, неси свои вещи в комнату, разбирайся как следует. Завтра поедем разбираться с пропиской.
Я стояла, прислонившись к стене, и не могла вымолвить ни слова. Я смотрела на спину мужа. Он не посмотрел на меня. Он просто сидел и крошил, крошил это печенье, смотря в одну точку. И в этот момент я поняла, что я здесь абсолютно одна.
Наступила неделя великого переселения. Мой дом, моя крепость, мое единственное безопасное место медленно, но верно превращалось в чужое и враждебное пространство. Каждый день приносил новые унижения, новые посягательства на мои границы.
Витя окончательно почувствовал себя хозяином. Он не просто жил в гостевой комнате — он захватил ее. Дверь теперь практически не закрывалась, оттуда доносились звуки компьютерных стрелялок и его громкий хохот в наушниках. По утрам на полу в коридоре я находила пустые банки из-под энергетиков и крошки от чипсов.
Как-то раз, вернувшись с работы, я не обнаружила свой новый дорогой шампунь в душе. Через час я увидела его у Вити на полке в ванной. Он стоял рядом с его дешевым мужским гелем.
— Витя, это мой шампунь, — стараясь держать себя в руках, сказала я ему. —А что такого? — он даже не обернулся, продолжая играть. — Побаловался немного. Ты же не жадная?
Свекровь взяла под свой полный контроль кухню. Мои кастрюли и сковородки оказались «неправильными». Она принесла свои, старые, поцарапанные, и водрузила их на самые видные места. Мои специи были пересыпаны в какие-то баночки с непонятными этикетками. Однажды я застала ее за тем, что она перебирала содержимое моего холодильника, с выражением брезгливости на лице.
— Марина, что это за сыр такой дорогой? — поинтересовалась она, тыча пальцем в упаковку. — И зачем столько фруктов? Надо экономить, девочка. Деньги на ветер не бросать. Вот купите лучше пару килограмм картошки, она и сытнее, и дешевле.
