Дима пришёл вечером. Уставший, в куртке, в которой уже второй год ходит, с привычной этой усталой улыбкой.
— Твоя мама и Оля приходили. Хотели мою квартиру отдать Оле. Я отказала. Они ушли со скандалом.
Он долго молчал. Опёрся на стол ладонями.
— Катя… — начал он устало. — Ну ты же знаешь, мама горячая. Она думает, что так будет правильно. Она…
— Ты как считаешь? — я смотрела прямо. Без смягчений, без обходных.
Он поднял глаза. И я увидела то, чего боялась: он не был уверен.
— Я просто… — он сел. — Я не хочу ссор. Не хочу, чтобы мы ругались с семьёй.
— А я уже ругаюсь. И меня в этой войне оставили одну. — я сказала.
Он смотрел на меня долго. Потом тихо:
— Я с тобой, Катя. Но… мне нужно время. Разобраться.
Вот такие фразы не звучат громко. Они звучат как тёплая вода, которая капает на холодный металл. Медленно. Но металл трескается.
Следующие дни стали комом в горле. Свекровь звонила каждый день.
— Катюша, я думаю, ты перебрала в эмоциях. Давай подумаем, как по-доброму.
— Ты позоришь нашу семью. Ты думаешь только о себе.
Оля вела себя ещё хуже. Написала:
«Я сказала хозяйке, что съеду к концу месяца. Ты предупреди своих квартирантов.»
Я прочитала и просто села. Потому что это не просьба. Не вопрос. Не диалог. Это приказ.
Просто положила телефон на стол и долго сидела, слушая тиканье часов.
С каждым днём я всё отчётливее чувствовала: что-то в нас с Димой меняется. Он стал тише. Задерживался на работе дольше. За ужином смотрел не на меня, а куда-то в сторону. Не ругался, не кричал — просто отдалялся.
А я? Я ловила себя на мысли: «А если он выберет их?»
И это была самая страшная мысль.
А потом произошёл тот день.
Суббота. Мы с Димой только принесли пакеты с рынка — овощи, хлеб, яйца. Двор мокрый, ветер сырой, в подъезде запахло мокрой шерстью — кто-то собаку выгулял.
И вот — звонок в дверь.
На пороге стоит свекровь. И Оля. И красный чемодан на колёсах.
Как будто они только что прилетели из отпуска и решили, что дом — здесь.
— Мы решили, — сказала свекровь, словно логическое продолжение разговора, которого не было. — Оля пока поживёт у вас. Так правильно.
Оля шагнула вперёд и вкатила чемодан в прихожую.
Вот в этот момент у меня будто что-то внутри щёлкнуло.
— А ну назад. — мой голос был чужой.
Я схватила чемодан и выкатила его обратно на лестничную площадку.
— Ты что, совсем?! Ты обязана пустить! Я сестра твоего мужа!
— Ты мне не сестра. — сказала я спокойно. — Ты человек, который решил, что я должна. А я никому ничего не должна.
Свекровь шагнула ко мне, лицо красное:
— Да как ты смеешь? Я думала, ты почти как дочь!
— А я тебе не дочь. — я посмотрела ей прямо в глаза. — И никогда не буду. Я не обязана жить по вашим правилам.
Тут вышел Дима. Увидел нас. Чемодан. Слова, которые повисли в воздухе.
Он долго смотрел. А потом сказал тихо, но твёрдо:
— Мама. Оля. Уходите.
И я впервые увидела, как свекровь теряет дар речи.
— Ты… против нас? — прошептала она.
— Я — за жену. — ответил он.
Они ушли. Дверь закрылась. Пакеты с продуктами так и стояли на полу.
Я опустилась на стул. Руки дрожали. Грудь болела, как будто меня ударили.
— Я с тобой. — сказал он.
После той субботы в квартире словно воздух поменялся. Не то чтобы стало тише — наоборот, тишина стояла такая, что от неё звенело в ушах. Казалось, стены слушают, ждут, когда мы что-то скажем, когда кто-то из нас сорвётся.
Дима первые дни ходил как в тумане. На работу — молча. С работы — молча. Садился за ноутбук и делал вид, что занят. Я тоже молчала. Не потому что обижалась. Просто понимала: слова сейчас не клеятся, они только ломают.
