Но телефоны не молчали.
Оля писала каждый день. Иногда «обиженно»:
«Ты разрушила семью. Ты думаешь, это так просто закончится?»
Иногда — уверенно, холодно:
«Мама консультировалась. Ты не сможешь долго сопротивляться. Если начнётся суд — ты проиграешь.»
А свекровь звонила Диме. По часу, по два. Он сначала выходил из комнаты, говорил тихо, закрывая ладонью микрофон. Потом перестал закрывать. Я слышала каждое слово.
— Мама, хватит… — Нет, квартира её, да… — Я понимаю, но ты не можешь… — Нет, я не разведусь. Не начинай.
И вот это «не начинай» звучало так, будто она уже начала.
Я лежала на диване, смотрела в потолок и думала: А что, если она правда будет давить до крови? А Дима… выдержит ли он?
Через неделю в подъезде у нас на стене появилась записка, написанная от руки, крупно, маркером:
«Некоторые тут жадные. А мужья-то потом уходят.»
И подписано: «Добрые люди».
Я стояла и смотрела на эти буквы, и казалось, что у меня внутри горит лампа, которая вот-вот взорвётся.
Дима сорвал листок, смял, выбросил. Но мы оба знали — кто это написал.
На следующий день в садике, где я работала логопедом, ко мне подошла коллега:
— Катюш, у вас там дома всё нормально? Мне… мм… рассказали, что у вас какие-то тяжёлые обстоятельства…
И я поняла: они уже пошли по людям.
Сидела в раздевалке, руки на коленях, пальцы белые от напряжения, и думала: Это игра на измор. Меня просто выдавливают.
— Дим, я не выдержу, если это будет продолжаться. Я не выдержу жить в состоянии «вот-вот».
Он сел напротив, пальцы переплёл, голову опустил.
— Я знаю. — сказал тихо. — Но я тоже как будто между двух… сторон.
— Между мной и кем? — я подняла голову.
Дима обвел взглядом кухню, стул, на котором его мама сидела неделю назад, стол, который тогда стал ареной.
— Между тобой и мамой. — признал он.
И это прозвучало честно. Больно, но честно. Я почувствовала, как внутри снова что-то треснуло.
— Я не прошу тебя выбирать. — я сказала. — Я прошу тебя встать рядом со мной. Не передо мной и не напротив. Просто рядом.
— Я… — он поднял глаза. — Я стараюсь.
— Ты не стараешься. — я сказала спокойно, без злости. — Ты ждёшь, что всё само рассосётся.
Он закрыл глаза руками.
— Я не знаю, как правильно.
— Я знаю. — сказала я. — Нам нужен адвокат.
Он поднял голову резко:
— Что? Сразу в бой? Сразу бумажками, судом? Катя, ты понимаешь, что будет, если мы начнём это официально? Она же взбесится!
— Она уже взбесилась. — я ответила. — Она уже ходит по знакомым, уже пишет гадости, уже пытается заселить в мою квартиру твою сестру силой. Дима, очнись. Будет хуже, если мы ничего не сделаем.
Дима смотрел долго. Очень долго. А потом сказал:
— Хорошо. Давай. Посмотрим. Но… я позвоню маме. Я предупрежу. Я не хочу, чтобы она узнала через кого-то.
— Звони. — я кивнула.
Он вышел на лестничную площадку. Дверь я закрывать не стала. Я слышала всё.
— Мама… Да, это я. — Мы с Катей решили обратиться к юристу. — Нет. — Мама, послушай… — Нет, не «ты же понимаешь». — Мама, остановись. — … — Остановись. Иначе будет хуже. — …
Там была такая пауза, что даже дыхание замирало.
— Я люблю тебя. Но я больше не позволю давить. Всё.
Он вошёл обратно, сел на табурет и молча посмотрел на меня.
Мы в тот момент впервые почувствовали себя одной командой.
Юриста мы нашли быстро — просто через знакомых. Молодой мужчина в сером полупальто, с папкой документов, с выразительным спокойствием человека, который всё уже видел.
Он посмотрел наши бумаги, копии договоров, чеки, выписки.
— У вас сильная позиция. Квартира ваша. Но вам нужно письменно уведомить, что никто из родственников права на неё не имеет. И всё.
