— Нет. — сказала я ей прямо. — Нет, я не собираюсь отдавать свою квартиру твоей дочери. Даже не обсуждаем.
Вот с этого всё началось. Без смеха, без приветствий, без вот этих тёплых «Катюша, как ты?» — просто сразу в лоб. Ноябрь за окном был тёмный и мокрый: окна в каплях, двор в грязи, люди усталые. А у меня дома — гром среди ясного неба.
Валентина Сергеевна, свекровь моя, стояла посреди кухни, будто хозяйка, хотя пришла в гости. Куртку даже не сняла — не для того пришла, чтобы сидеть долго. Она уже приехала готовая, понимаете? Взгляд — как будто въевшийся в стенки, голос низкий, напряжённый.
А рядом с ней — Оля, её младшая. Двадцать шесть лет, глаза, как у кота, который привык, что ему всё дают. Я всегда думала о ней нормально — ну, девчонка как девчонка. Живёт в своём ритме, всё ищет удобное место в жизни. Но тут — другое выражение лица. Такое, будто она мне делает услугу, просто стоя у меня на кухне.
— Катя, давай нормально, — начала свекровь, не садясь. — Мы же семья. Мы должны поддерживать друг друга.
— Поддержка — это одно, — ответила я и поставила чашки на стол. — Но вы пришли требовать, а не просить.
Оля хмыкнула, как будто я сказала что-то смешное:
— Я же сейчас снимаю. Дорого, неудобно, хозяйка постоянно лезет. А у тебя квартира просто сдаётся чужим. Ну не логично же. Семье нужнее.
Слово семья она проговорила так, будто держала меня за локоть и с силой тянула туда, где я должна стоять тихо и благодарить.
Я присела за стол. Медленно, чтоб не сорваться.
— Квартира моего дохода. Я оплачиваю ипотеку на эту, нашу. Я вкалываю. Это не просто помещение — это мой воздух.
— Воздух, — свекровь усмехнулась. — Ты слишком драматизируешь. Жизнь проще, Катя. У кого есть — помогает тем, у кого нет.
— Я уже помогла. Всем. Себе. — я почувствовала, как у меня пальцы холодеют. — Давайте без красивых лозунгов. Квартира куплена до свадьбы, оформлена на меня, я одна тянула её, без чьей-либо помощи.
Оля оторвалась от телефона, посмотрела прямо:
— Какая разница, до или после? Мы теперь родственники. Ты могла бы отнестись по-человечески.
— То есть по-человечески — это отдать? — я прищурилась. — Мне даже не обсуждают вариант «попросить», просто ставят перед фактом?
Свекровь вздохнула с таким видом, будто говорит с упрямым ребёнком:
— Дима — мой сын. Ты жена моего сына. Значит, всё общее. Я же не прошу что-то невероятное. Просто Оля поживёт там. Временно.
Она выделила слово временно, но мы обе знали, что такие «временно» затягиваются годами. И попробуй потом высели.
Я сказала спокойно, чётко, как по бумаге:
— Нет. Квартира сдаётся людям, которые платят. И это помогает нам платить ипотеку. Вопрос закрыт.
Тут лицо Оли перекосилось. Вот прямо на глазах. Улыбку словно выдернули.
— Ты серьёзно жадная, да? — сказала она. — Мы родные, а ты чужих ставишь выше семьи.
— Я ставлю свой труд выше чьих-то ожиданий. — я посмотрела ей прямо в глаза. — Я пять лет пахала как проклятая. Я экономила на еде, на отдыхе, я работала по ночам. И теперь ты приходишь и говоришь: «А дай». За какие заслуги?
Свекровь резко сдвинула брови:
— Я сына растила. Ты думаешь, его характер сам по себе такой ровный? Это я его таким сделала. И ты теперь стоишь и говоришь мне, его матери, что ты не можешь пойти навстречу?
— А я его не просила вырастить. — вырвалось у меня.
Тишина рухнула так тяжело, что даже воздух стал вязким.
— Всё ясно. Нам не по пути. Мама, пойдём.
Свекровь развернулась на каблуках. И уходя, бросила:
— Дима узнает — посмотрим, кто ты без него.
А я стояла на кухне, дрожала и чувствовала, как внутри всё ломается. Как будто кто-то взял лом и медленно проводит по рёбрам.
