— Я… я узнал месяц назад. Мама попросила не говорить тебе. Сказала, что всё уладит, найдёт деньги… Месяц. Целый месяц он знал и молчал. Спал с ней в одной постели, ел за одним столом, обсуждал планы на отпуск — и молчал. Предательство было таким очевидным, таким грубым, что Софья почувствовала, как что-то внутри неё оборвалось. Не сломалось — именно оборвалось, как изношенная верёвка, которую слишком долго натягивали.
— Вон, — сказала она.
Это прозвучало так тихо, что сначала никто не понял. Людмила перестала жевать яблоко. Зинаида Павловна приоткрыла рот. Антон моргнул, как сова на свету.
— Что? — переспросил он.
— Вон отсюда. Все. Немедленно.
Софья говорила всё так же тихо, но теперь в её голосе не было эмоций. Никаких. Это было страшнее крика.
Зинаида Павловна первой пришла в себя. Она вскочила с дивана с удивительной для человека с больными ногами прытью.
— Да ты что себе позволяешь?! — завопила она. — Это квартира моего сына! Он имеет на неё такое же право, как и ты! И вообще, я его мать! Я имею право жить там, где живёт мой ребёнок!
Софья повернулась к ней. Движение было плавным, почти грациозным. Она смотрела на свекровь так, словно видела её впервые. Изучала. Рассматривала, как энтомолог рассматривает редкого жука.
— Зинаида Павловна, — сказала она, и теперь в её голосе появилась странная, почти ласковая нотка. — Вы ошибаетесь. Эта квартира оформлена на меня. Только на меня. Я взяла ипотеку ещё до знакомства с вашим сыном. Я выплачиваю её из своей зарплаты. Антон здесь прописан временно, по моему заявлению. Которое я могу отозвать в любой момент.
Она сделала паузу, наслаждаясь эффектом. Лицо свекрови прошло весь спектр оттенков от красного до фиолетового.
— И знаете что? — продолжила Софья. — Я отзываю его прямо сейчас. У вас есть пятнадцать минут, чтобы покинуть мою квартиру. Или я вызываю полицию.
— Соня, ты с ума сошла? — наконец подал голос Антон. Он сделал шаг к ней, но остановился, увидев её взгляд. — Это же моя семья! Моя мать и сестра! Как ты можешь?
Софья рассмеялась. Смех получился горьким и колючим, как глоток плохого вина.
— Твоя семья? А я кто? Я тебе кто, Антон? Бесплатная служба размещения для твоих родственников? Банкомат, из которого можно тянуть деньги на мамины авантюры? Дура, которой можно месяц врать в лицо?
Она подошла к нему вплотную. Он был выше её на голову, шире в плечах, но сейчас казалось, что это она возвышается над ним.
— Помнишь, полгода назад твоя мать попросила у нас взаймы двести тысяч? На лечение, говорила. Я отдала свои накопления, которые копила на машину. А потом случайно узнала, что она съездила в Турцию. «Подлечиться», как она выразилась. В пятизвёздочном отеле, с системой «всё включено».
Зинаида Павловна попыталась возразить, но Софья не дала ей.
— А помнишь прошлый Новый год? Когда она заявилась к нам с тремя подругами праздновать? И я всю ночь готовила, накрывала на стол, а потом до утра отмывала квартиру после их «празднования»? А она даже спасибо не сказала. Зато полчаса рассказывала своим подругам, что салаты пересолены, а в квартире пыль.
Её голос становился всё громче, всё яростнее. Годы молчания, годы терпения прорывались наружу неудержимым потоком.
— А твоя сестра? Которая живёт на всём готовом, ничего не делает, только требует? Помнишь, как она разбила мою любимую вазу, подарок покойной бабушки, и даже не извинилась? Сказала, что это старьё всё равно пора выкинуть?
Людмила попыталась незаметно ретироваться на кухню, но Софья поймала её взглядом.
— Стой где стоишь, — приказала она. — И слушай внимательно. Потому что больше я это повторять не буду.
Она обвела взглядом всех троих. Антон стоял бледный, с отвисшей челюстью. Зинаида Павловна тяжело дышала, прижимая руку к груди — на этот раз, кажется, всерьёз. Людмила жалась к стене, впервые в жизни потеряв свою наглую самоуверенность.
— Я терпела вас четыре года, — сказала Софья. — Четыре года унижений, манипуляций и лжи. Терпела, потому что любила Антона. Думала, что он изменится, повзрослеет, научится говорить своей матери «нет». Но он не изменился. Он остался маленьким мальчиком, который прячется за мамину юбку.
