Галина Павловна всхлипнула, и Андрей тут же бросился её утешать. Обед был испорчен. Я ушла в нашу комнату, а муж остался с родителями. Вернулся только через три часа, и мы не разговаривали до самого вечера.
А сегодня он пришёл с работы и выдал эту фразу про покладистость.
Я медленно повернулась к нему. Андрей стоял в дверном проёме кухни, не решаясь войти. На его лице читалась вина пополам с упрямством.
— И что же ещё сказала твоя мама? — спросила я, стараясь говорить ровно.
— Она… она считает, что ты слишком гордая. Что не уважаешь старших. Что хорошая жена должна быть мягче, сговорчивее.
— То есть молчать, когда её унижают?
— Никто тебя не унижает! Мама просто… у неё характер такой. Она со всеми строгая.
— Нет, Андрей. С тобой она не строгая. С твоим отцом — тоже. Только со мной. И ты это прекрасно видишь, просто не хочешь признавать.
Он прошёл на кухню, сел за стол. Выглядел он уставшим, но я не чувствовала к нему жалости. Усталость — не оправдание для предательства.
— Послушай, может, и правда стоит быть помягче? Мы же живём в их доме, надо считаться с их мнением.
— В их доме, — повторила я. — Знаешь, что я сейчас поняла? Для тебя это всегда будет ИХ дом. Не наш, а их. И я в нём — гостья, которая должна соблюдать правила хозяев.
— А что, разве не так? Скажи честно — когда твоя мать в последний раз сделала что-то с учётом моего мнения? Хоть раз спросила, какие шторы мне нравятся? Какой чай я предпочитаю? Удобно ли мне вставать в шесть утра, потому что она встаёт и начинает греметь посудой?
Андрей молчал. Ответить ему было нечего — мы оба знали, что таких случаев не было.
— А теперь скажи, — продолжала я, — сколько раз я шла на уступки? Сколько раз молчала, когда хотелось ответить? Сколько раз улыбалась, выслушивая очередную лекцию о том, как правильно жить?
— Но она же старше, опытнее…
— Андрей, твоей матери пятьдесят восемь лет. Это не глубокая старость. И опыт — это не индульгенция на хамство. Моя бабушка в восемьдесят пять лет никогда не позволяла себе унижать людей ссылками на возраст.
Он встал, прошёлся по кухне. Я видела, как он борется сам с собой. Часть его понимала, что я права. Но другая часть, та, что всю жизнь была маминым сыном, не могла это принять.
— Что ты от меня хочешь? — наконец спросил он. — Чтобы я пошёл и наорал на мать? — Я хочу, чтобы ты был моим мужем. Чтобы защищал меня, а не бегал с передачками от мамы. Чтобы мы были семьёй — ты и я, а не ты, я и твои родители.
— Они мои родители! Я не могу их просто вычеркнуть!
— Я не прошу вычёркивать. Я прошу расставить приоритеты. Кто для тебя важнее — жена или мама?
Это был ключевой вопрос. От ответа на него зависело всё. Андрей замер, глядя на меня. В его глазах металась паника. Он не ожидал, что придётся делать выбор.
— Это нечестный вопрос, — пробормотал он.
— Почему? Мы женаты три года. Если за это время ты не определился, кто твоя семья, то когда определишься?
Молчание затягивалось. С каждой секундой я всё яснее понимала ответ. Он был написан на его лице, в его сгорбленных плечах, в отведённом взгляде.
— Знаешь что, — сказала я, снимая фартук. — Не отвечай. Твоё молчание — уже ответ.
Я прошла мимо него в коридор, начала одеваться. Андрей бросился за мной.
— К родителям. Мне нужно подумать.
— Таня, не надо так! Давай поговорим спокойно!
— Мы говорили спокойно. Три года говорили. Я устала повторять одно и то же.
