Когда Григорий привёз чужих детей в их квартиру без предупреждения, Татьяна поняла — их брак закончился. Просто он об этом ещё не догадывался.
— Танюш, выручай! — голос мужа звучал виноватым и одновременно требовательным. — Командировка срочная, а Светка телефон не берёт совсем. Побудут у нас дней десять, согласна?
Она стояла на пороге, держась за дверную ручку, и смотрела на картину перед собой. Григорий, сам её муж, вжимал плечи и улыбался вымученно. За его спиной притулились двое детей от первого брака. Девятилетний Артём уставился в пол, сжимая лямку рюкзака так, что костяшки пальцев побелели. Рядом пряталась шестилетняя Полина, огромными испуганными глазами глядя на незнакомую тётю.
Но не дети заставили Татьяну похолодеть изнутри. А то, что стояло рядом с ними.
Два огромных чемодана на колёсах — один тёмно-синий, другой ярко-малиновый. Такие чемоданы берут не на десять дней. В такие упаковывают всю жизнь, когда планируют остаться надолго. И последним штрихом стала дорожная сумка самого Григория у его ног. Аккуратно собранная, готовая к отъезду.
Он даже не спросил. Просто принёс готовое решение, завёрнутое в детей и багаж.
Григорий попытался протиснуться внутрь, мягко подталкивая детей вперёд. Татьяна не сдвинулась с места. Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом. Без упрёка, без гнева. Только холодная пустота в глазах, словно она рассматривала незнакомца.
Наконец она молча отступила в сторону, освободив проход. Просто прижалась спиной к стене, давая понять — она уступает не ему, а обстоятельствам.
Григорий облегчённо выдохнул. Он не понял. Решил, что она просто обиделась, но сейчас начнутся привычные упрёки, которые он легко парирует оправданиями про срочную работу и безответственную бывшую супругу.
— Ну проходите, дети, разувайтесь быстрее, — скомандовал он, втаскивая чемоданы в коридор.
Колёсики прогрохотали по полу, как похоронный марш.
— Тань, я голодный страшно. Есть чего перекусить?
В этот момент что-то внутри неё беззвучно рассыпалось в пыль. Вся конструкция их брака, которую она старательно поддерживала два года, оказалась картонным домиком. И он только что сам проткнул его пальцем, даже не заметив.
Она посмотрела на суетливого, раскрасневшегося мужчину перед собой и впервые увидела его настоящим. Не любимым мужем. А слабым, предсказуемым человеком, использовавшим собственных детей как таран для своих целей.
— Да, — тихо ответила она и прошла на кухню, не глядя больше ни на кого.
Движения были плавными, механическими. Открыла холодильник. Достала контейнер с гречкой и котлетами. Поставила тарелку в микроволновку, нажала кнопки. Звук работающей печи заполнил тишину. Она не гремела посудой, не хлопала дверцами. Двигалась выверенно и безжизненно, как автомат на заводе.
Григорий зашёл на кухню, оставив детей растерянно топтаться в коридоре. Уселся на стул, с довольным видом наблюдая за её действиями. Ждал начала разговора. — Кошмар, конечно, как всё внезапно получилось, — начал он заготовленную речь. — Прямо на совещании шеф говорит: «Григорий, кроме тебя некому поехать». Важный контракт, сам понимаешь.
Микроволновка пискнула. Татьяна достала тарелку, поставила перед ним. Положила вилку рядом. Лицо оставалось безучастным.
— А Светке звоню — недоступна совсем. Представляешь? Наверное, опять со своим этим новым… — он осёкся, ища поддержки в её глазах, но встретил только гладкую поверхность, от которой отскакивали слова.
— Садись ешь, — произнесла она без капли тепла. Не приглашение, а констатация факта.
Он начал торопливо есть, а она осталась стоять у раковины, глядя в окно. Григорий ел шумно, быстро, выдавая нервозность. Молчание становилось густым и давящим. Он ожидал бури, криков, слёз — всего, с чем можно работать, что можно успокоить и уговорить. Но это ледяное спокойствие выбивало почву из-под ног.
Он закончил, отодвинул тарелку и посмотрел на неё.
— Тань, ну чего молчишь? Вижу же, что недовольна. Войди в положение! Что мне делать было? Детей на улице оставить?
— Ничего, — голос оставался ровным. — Детей нужно разместить.
Она развернулась и вышла из кухни. Спина была идеально прямой, плечи расправлены. Не поза обиженной женщины, а осанка человека, приступившего к неприятной работе.
Григорий остался сидеть, растерянно глядя ей вслед. Он прокручивал в голове варианты развития событий, но ни один не включал это. Этот деловой, холодный тон. Полное отсутствие эмоций.
Татьяна прошла в зал, где на диване примостились дети. Они сидели неестественно прямо, боясь шелохнуться, и смотрели на неё как на строгого учителя. Она открыла большой шкаф, достала совершенно новый комплект постельного белья — белоснежные простыни, наволочки с кружевом. Это была демонстрация не гостеприимства, а выполнения протокола с избыточной точностью.
