Молча расстелила диван. Каждое движение отточенное, без суеты. Взбила подушки — две, симметрично. Разложила одеяло, разгладив несуществующие складки. Всё в полной тишине.
Григорий, вышедший из кухни, наблюдал за ней. Раздражение смешивалось с плохо скрытой тревогой. Эта манера действовать пугала его сильнее криков. Он привык тушить пожары, а не бродить по леднику.
— Спасибо скажите тёте Тане, — с напускной бодростью бросил он детям, пытаясь вовлечь её в общий круг.
Артём что-то невнятно пробормотал, не поднимая глаз. Полина просто смотрела. Татьяна на секунду задержала на них взгляд — холодный, оценивающий — и коротко кивнула. Не им. Просто в пространство.
Затем так же молча взяла малиновый чемодан Полины, потащила к дивану. Поставила рядом. Вернулась за синим Артёмовым. Поставила с другой стороны. Симметрия была идеальной.
— Я, наверное, поеду уже, а то на поезд опоздаю, — Григорий решился нарушить ритуал. Подошёл, взял сумку. — Справишься тут? Если что, звони.
Татьяна повернулась к нему. Посмотрела прямо в глаза. В её взгляде не было ничего, кроме пустоты. Ни вопросов, ни просьб, ни намёка на прощальную нежность.
— Вещи для ванной на полке в шкафчике. Полотенца сейчас принесу, — сообщила она, игнорируя его слова.
Скрылась в ванной, через минуту вернулась с двумя аккуратно сложенными полотенцами. Одно побольше положила на спинку дивана со стороны Артёма. Другое, поменьше — со стороны Полины.
Григорий смотрел на это, и ему становилось не по себе. Он чувствовал себя лишним в этом стерильном пространстве, создаваемом вокруг его детей.
— Тань, ну что ты как чужая? — сделал последнюю попытку, шагнув к ней и попытавшись обнять. — Всё будет нормально. Десять дней быстро пролетят.
Наклонился, чтобы поцеловать в щёку. Татьяна не отстранилась, но и не ответила. Просто приняла этот быстрый поцелуй, как принимают уведомление на почте. Тело было напряжено, но не от обиды — от внутреннего контроля. Она просто ждала, когда он закончит.
— Мне пора, — сказал он, отступая. Посмотрел на детей. — Ведите себя хорошо, слушайтесь тётю Таню.
Вышел в коридор, быстро натянул обувь, ещё раз бросил взгляд на застывшую в зале жену и выскользнул за дверь. Щёлкнул замок.
Татьяна стояла неподвижно ещё несколько секунд. Слышала, как шаги затихают на лестнице. Когда всё стихло, медленно подошла к входной двери. Повернула ключ в замке. Дважды.
Затем обернулась и посмотрела на двух чужих детей, испуганно застывших посреди её квартиры. Работа только начиналась.
Следующие три дня превратились в тягучий, беззвучный кошмар. Татьяна функционировала с точностью механизма. Вставала ровно в семь, готовила завтрак — всегда разный: овсянка с фруктами, омлет с овощами, блинчики. Молча ставила тарелки перед детьми, быстро научившимися есть тихо. Следила, чтобы чистили зубы, собирала грязное бельё, загружала стиральную машину. Днём работала за компьютером, а они тихо сидели в зале, включив телевизор на минимальную громкость.
Она не задавала им вопросов. Не интересовалась настроением, делами. Она обеспечивала их жизнедеятельность, как оператор обеспечивает работу сложного механизма.
Григорий позвонил на четвёртый день вечером. Голос в трубке напряжённо-весёлый.
— Ну как вы там, мои хорошие? Дети не шалят?
— Всё по расписанию, — ответила Татьяна. Голос был ровным и пустым, как гудок после окончания разговора.
— А ты как? Не сильно устала? Я тут так замотался просто, еле ноги таскаю.
В трубке повисла пауза. Он ожидал жалоб, упрёков, вздохов — привычной пищи для успокаивающих речей. Но не получал ничего. Это молчаливое исполнение обязанностей выводило его из себя.
— Тань, что с тобой? Ты даже не спросишь, как у меня дела. Я будто в гостиницу позвонил узнать, всё ли в порядке с постояльцами.
— У тебя всё в порядке? — спросила она так, словно зачитывала вопрос из анкеты.
Его прорвало. Вечером того же дня он вернулся. Не из командировки. Просто приехал, потому что не мог выносить эту неизвестность. Ворвался в квартиру, красный и злой, застав её на кухне — она раскладывала по контейнерам ужин. Дети сидели за столом.
— Я так и знал! — выпалил он с порога, сбрасывая куртку на пол. — Я звоню, а ты со мной как с чужим разговариваешь! Что происходит? Почему себя так ведёшь? Они тебе мешают? Так и скажи!
Татьяна медленно закрыла крышку контейнера. Поставила его в холодильник. И только потом повернулась к нему. На лице впервые за эти дни появилось выражение. Холодная, острая как бритва усмешка, тронувшая лишь уголки губ.
— Я веду себя идеально, Григорий. Твои дети накормлены, одеты, умыты. Постель чистая. В доме порядок. Что тебя не устраивает?
— Меня не устраивает твоё лицо! Твоё молчание! Ты создала вокруг них такую атмосферу, что они дышать боятся! Ты даже не попыталась с ними поговорить, найти общий язык!
Он говорил громко, размахивая руками. Хотел скандала. Жаждал его, как путник в пустыне жаждет воды. И получил. Только не тот, на который рассчитывал.
