— Хорошо. Давай поговорим, — Татьяна взяла со стола телефон. — Ты прав. Я действительно не искала с ними общий язык. Потому что с самого начала знала — это не на десять дней.
Разблокировала экран, что-то открыла. Затем подошла вплотную и протянула телефон.
— Твоя бывшая, которая не берёт трубку, прекрасно проводит время. Шестой день постит фотографии из Египта. Вот она у моря. Вот на экскурсии. Вот они с её новым мужем на прогулке на верблюдах. Очень живописно. Комментарии почитай. Сообщения трёхчасовой давности. Так что не рассказывай про старые фотографии.
Григорий выхватил телефон. Пальцы дрогнули, когда пролистал ленту. Лицо, ещё секунду назад красное от гнева, пошло багровыми пятнами. Он пролистывал вверх, вниз, словно пытаясь найти опровержение. Дети в зале замерли, услышав его сдавленное дыхание. Даже звук телевизора испарился.
— Это ничего не значит! — швырнул телефон на стол. Пластик ударился о столешницу с неприятным стуком. — Она могла уехать, оставив их у своей матери, а та заболела! Или ещё что-то! Ты не знаешь всех обстоятельств!
— У её матери полтора года назад случился инсульт, и она сама нуждается в уходе. Ты мне сам рассказывал, когда жаловался, что приходится помогать деньгами. И живёт она в другом городе. Ты бы физически не успел привезти их оттуда за пару часов. Хватит, Григорий. Просто хватит.
Голос не дрогнул. Ровный, металлический, как лезвие. Она не обвиняла, констатировала. И эта констатация была страшнее любых криков. Смотрела на него не как на мужа, а как на ученика, пойманного на элементарной лжи.
— Ты думал, я не пойму? — сделала шаг назад, обводя взглядом квартиру. Жест был полон презрения. — Ты думал, я не сложу два и два, когда увидела эти чемоданы?
Развернулась и прошла в зал. Григорий последовал за ней. Дети вжались в диван, превратившись в две испуганные статуи. Татьяна указала на громоздкие чемоданы по бокам их постели.
— Вот эти. Ты правда решил, что я настолько глупа? Что не отличу вещи для недельной поездки от полного комплекта на месяц? Я видела, как они упакованы, когда помогала Полине достать пижаму. Там одежда на месяц минимум. Там сменная обувь. Там даже школьные учебники с закладками. Вы провернули это идеально. Она избавляется от балласта на время медового месяца, а ты решил, что я идеальный бесплатный вариант. Удобный перевалочный пункт.
Слова падали в тишину комнаты, как камни в колодец. Каждое било точно в цель. Маски были сорваны. Его план, такой гениальный в его голове, на деле оказался грубым фарсом. И она видела его насквозь с первой секунды. Её ледяное гостеприимство было не обидой. Это была ловушка. Она дала ему достаточно верёвки, чтобы он повесился сам.
Поняв, что оправдываться бесполезно, он перешёл в атаку.
— Да что ты вообще понимаешь! — закричал он, голос сорвался. — Ты просто холодная, как камень! У тебя нет сердца! Я привёл к тебе своих детей, а ты что устроила? Ты устроила им показательную порку своим молчанием! Ходила мимо них, как мимо мебели!
Он ткнул пальцем в сторону Артёма и Полины, которые от жеста съёжились ещё сильнее.
— Конечно, откуда тебе знать, что это такое! Легко рассуждать, когда ты никогда не несла ответственности ни за кого, кроме себя! Легко быть такой правильной и безупречной, когда тебе не нужно думать ни о ком! Ты просто эгоистка! Живёшь в своём стерильном мирке и боишься, что кто-то его испачкает!
Он почти задыхался от ярости, от унижения из-за того, что его так легко раскусили. Хотел задеть её, ударить по больному, заставить заплакать, закричать в ответ.
Но Татьяна смотрела на него спокойно. Спокойствием хирурга, поставившего окончательный диагноз. Его крик был для неё не оскорблением, а последним симптомом. Последним штрихом к портрету, который теперь был завершён.
— Да. Ты прав, — тихо произнесла она, и это согласие оглушило его сильнее крика. — Я действительно не знала. Не знала, что живу с человеком, для которого я просто удобная функция. Место, куда можно сгрузить проблему и уехать. Спасибо, что объяснил. Теперь всё поняла.
Его обвинения повисли в воздухе, не достигнув цели. Рассыпались о её спокойствие, как сухие листья о гранит. Он ждал слёз, истерики, ответных упрёков — всего, что могло втянуть её в привычную игру, где он, натворив дел, великодушно успокаивал. Но игра закончилась.
Она смотрела на него, и в глазах не было ни боли, ни обиды. Там было то, что страшнее всего — безразличие. Окончательное и бесповоротное.
— Ты закончил? — спросила она.
Григорий сдулся, как проколотый шар. Гнев иссяк, оставив липкое чувство стыда и растерянности. Он стоял посреди зала, разгромленный, не зная, что делать дальше.
Татьяна не дала времени на раздумья. Развернулась и прошла в спальню. Он услышал, как открылась дверца шкафа, потом ещё одна. Ожидал, что она начнёт собирать свои вещи.
