— Павлуша! — голос Светланы Николаевны ворвался в тихую кухню, как ураган. — Ты дома? Я сейчас приеду! Нужно срочно поговорить! Эта твоя жена совсем обнаглела! Представляешь, что она мне сказала у нотариуса? Я требую, чтобы ты немедленно подал на развод! Слышишь меня? Немедленно!
Павел посмотрел на Марину. Она стояла у окна, глядя на вечерний город. В её позе не было ни напряжения, ни ожидания. Она уже всё решила.
— Мам, — сказал Павел в трубку, и его голос дрогнул. — Не приезжай. Мы сами разберёмся.
— Как это не приезжать? Да я сейчас же еду! Ты должен поставить её на место! Она украла наше наследство!
— Мам, это не наше наследство. Это дом бабушки Раи. И она решила оставить его Марине.
— Да как ты можешь так говорить? Ты что, на её стороне? Против родной матери?
Павел закрыл глаза. Этот вопрос преследовал его всю жизнь. «Ты что, против родной матери?» Эта фраза была универсальным ключом, открывающим любые двери его сопротивления.
— Я ни на чьей стороне, мам. Я просто констатирую факт.
— Факт? Факт в том, что эта особа обвела тебя вокруг пальца! Она с самого начала положила глаз на деньги! Сначала окрутила тебя, потом втёрлась в доверие к бабке!
— Достаточно! — Марина резко повернулась и подошла к телефону. — Светлана Николаевна, я всё слышу. И хочу сказать вам раз и навсегда. Я не крала ничье наследство. Бабушка Рая оставила мне дом, потому что любила меня. Да, представьте себе — любила. Не за то, что я родная по крови, не за то, что я удачно вышла замуж. А просто так. За то, что я приезжала к ней каждые выходные, пока вы с Павлом появлялись раз в полгода. За то, что я помогала ей в саду, слушала её истории, просто сидела с ней на веранде и пила чай. Вы можете сколько угодно кричать о родной крови, но любовь кровью не измеряется.
— Да как ты смеешь со мной так разговаривать, дрянь!
— А вот так и смею. Потому что мне надоело молчать. Пять лет я терпела ваши унижения. Пять лет выслушивала, какая я неподходящая жена для вашего сына. Пять лет пыталась заслужить хотя бы каплю вашего уважения. Но знаете что я поняла? Вы не способны уважать никого, кроме себя. Вы видите в людях только инструменты для достижения своих целей. Ваш муж — инструмент для обеспечения комфорта. Ваш сын — инструмент для реализации ваших амбиций. А я должна была стать инструментом для получения внуков и денег. Но я не инструмент. Я человек. И я больше не буду играть по вашим правилам.
Она взяла телефон из рук оцепеневшего Павла и нажала отбой.
Следующие несколько минут они молчали. Павел сидел, уронив голову на руки. Марина стояла рядом, глядя на него сверху вниз. В её взгляде не было ни злости, ни презрения. Только бесконечная усталость и что-то похожее на прощание.
— Я поеду в дом бабушки, — сказала она наконец. — Там нужно прибраться, кое-что починить. Останусь там на несколько дней. Тебе нужно время, чтобы всё обдумать. И решить, чего ты хочешь на самом деле.
— Нет, Павел. Не сейчас. Мы оба знаем, что этот разговор давно назрел. Твоя мать никогда не примет меня. А ты никогда не сможешь пойти против неё. Это тупик. И дом бабушки — это мой шанс выйти из него.
Она пошла в спальню собирать вещи. Павел остался сидеть на кухне, чувствуя, как рушится привычный мир. С одной стороны была мать — властная, требовательная, но родная. Женщина, которая посвятила ему всю жизнь и теперь требовала платы за эту жертву. С другой — жена. Женщина, которую он любил, но не смог защитить. Женщина, которая устала бороться с ветряными мельницами его семейных комплексов.
Телефон снова зазвонил. Мама. Он не стал брать трубку.
Марина вышла из спальни с небольшой сумкой. Остановилась в дверях.
— Я люблю тебя, Павел. Правда люблю. Но я не могу больше жить в состоянии вечной войны. И я не хочу превратиться в твоего отца — в человека, который сдался и просто плывёт по течению. Подумай о том, чего хочешь ты. Не твоя мать, не я. Ты сам. И если решишь, что хочешь быть со мной — приезжай. Дом большой, места хватит. Но приезжай один. И готовый защищать нашу семью. Нашу с тобой семью. А не ту иллюзию семьи, которую создала твоя мать.
Дверь за ней закрылась тихо. Павел остался один в пустой квартире, где ещё витал запах её духов. Телефон продолжал надрываться. Мама звонила снова и снова, требуя немедленного отчёта, немедленного действия, немедленной расправы над «этой дрянью».
